Сапфир и золото - [46]

Эльф вышел на улицу, а там к своему удивлению обнаружил менестреля, который с корзинкой наперевес разбрасывал по двору зёрна для кур. Те квохтали, суетились прямо у его ног, толкались и кудахтали, ссорясь между собой.

Выглядел Голденхарт великолепно, это Талиесина буквально ошеломило: не думал, что человек — всего лишь человек! — после бессонной ночи и столь возмутительного времяпровождения может выглядеть так свежо. Менестрель был удовлетворен во всех смыслах, и пары часов сна ему вполне хватило, чтобы восстановить силы. Он собрал волосы, чтобы не мешали, затянул в хвост лентой на затылке, закатал рукава и теперь кормил кур, дабы отвлечь их от гнёзд, где прятались в соломе белые и крапчатые яйца, которыми Голденхарт собирался позавтракать. Делал он это изысканно, перебирая зёрна в пальцах так, словно это была не пшеница, а жемчуга.

Талиесина он заметил и поворотился в его сторону, выгибая бровь и ожидая, что тот ему скажет. Теперь, когда Голденхарт знал, что эльф для них с Драконом, а вернее, для их отношений, совершенно неопасен, он не возражал, чтобы эльф с ним заговорил, и даже готов был поддержать беседу. Талиесин опомнился и в самых цветистых выражениях пожелал юноше доброго утра. Голденхарт ответил не менее изысканной фразой, и разговор можно было считать завязанным, а может, и развязанным.

— Вы так рано встаёте в человеческом мире, — сказал Талиесин, осторожно подходя к менестрелю и брезгливо переступая через куриный помёт и прочий сор, которым был засыпан дворик.

— Эмбер спит ещё, — возразил Голденхарт, — а делами по хозяйству лучше с утра заниматься, по холодку.

Да, даже на солнце было прохладно: уши у эльфийского принца нестерпимо мёрзли.

Менестрель между тем брезгливость эльфа подметил и решил немного отыграться за вчерашнее: и за незваный визит, и за столь фривольное обращение к Дракону по имени. Он, придерживая корзину бедром, перегнулся через стойла, вытащил оттуда веник и совок и перебросил их эльфу. Тот поймал, недоуменно уставился на оба предмета.

— Давай, — скомандовал юноша, — подмети пока двор. Куры за ночь напакостили, ступить негде.

— Что?! — поразился Талиесин и с оскорблённым видом протянул: — Чтобы я, эльфийский принц, убирал куриный помёт?! Не пристало особе королевской крови марать руки подобной мерзостью!

— Я же принц и ничего, убираю, — безапелляционно возразил Голденхарт.

Эльф уставился на него во все глаза.

— Что? Не знал? — со смешком спросил менестрель. — Ну да, принц, «особа королевской крови». И давай-ка начистоту: гость ты тут незваный, за стол с нами садился, еду нашу ел, под нашим кровом ночевал и, видимо, ещё планируешь. А в Серой Башне так заведено: кто не работает, тот не ест. Так что изволь припрятать до лучших времён свои манифесты насчёт благородного происхождения и мети двор.

Талиесин на эту тираду только рот разинул. Прежде всего, конечно, поразило, что Голденхарт — принц. Хотя, если подумать, то вряд ли бы столь влиятельная персона, как Дракон, заинтересовалась особой низкого звания. О драконах Талиесин читал и теперь предположил, что Дракон некогда похитил принца, Голденхарта то бишь, как и было у драконов заведено (вот только почему принца, а не принцессу?), а тот отчего-то умер, может, с тоски по дому (тоже читал, что с людьми такое случается), потому и пришлось Дракону рыскать по свету в поисках воскрешающей магии. Было у этого предположения одно слабое место: менестрель не выглядел, точно по дому тоскует. Да и, памятуя о вчерашнем, стоило усомниться и в том, что похищение имело место. Глядя на менестреля и на то, как он по-хозяйски тут распоряжается, невольно уверишься, что в башне он по доброй воле обитает и никакого принуждения к чему бы то ни было — в том числе и к тому, что вчера наверху происходило и что невольно эльф подслушал, — не испытывает.

Пришлось Талиесину мести двор — впервые в жизни руки марать! Голденхарт одобрительно кивнул и продолжил кормить кур. Эльфийскому принцу пришлось нелегко: к работе он не был приучен, спина у него немилосердно затекла, а щегольские сапоги запачкались. Но не давать же слабину перед менестрелем? Он глянул на юношу, тот уже накормил кур, набрал полную корзину яиц и теперь вилами перекидывал сено в стойло лошадям. Лошади фыркали, тыкались мордами ему едва ли не в лицо, он только со смехом отмахивался, не обращая внимания ни на мокрые брызги лошадиной слюны на рукавах, ни на застрявшие в волосах травинки-соринки, ни на заляпанные куриным помётом сапоги. Он даже в таком неприглядном виде был прекрасен! Вот уж верно говорят: принц — он и в чём угодно принц.

Покончив с сеном, Голденхарт вытер руки прямо об одежду, присел на плетень и позвал Талиесина присоединиться к нему. Эльфийский принц с радостью согласился: он уже совсем уморился. Юноша вытащил припрятанный хлеб, разломил, вручил половину эльфу, и какое-то время оба помалкивали, занятые едой. Талиесин подивился, что хлеб оказался необыкновенно вкусен, а ведь это был всего лишь обычный хлеб, к тому же черствый. Менестрель остатки своего размял в пальцах и бросил на землю. Тут же набежали куры, эльф опасливо подобрал ноги.