Сапфир и золото - [47]

— Эльфийский камень, значит? — спросил Голденхарт. — Им меня Дракон на ноги поставил?

Талиесин смутился. Теперь, поразмыслив над вчерашними событиями, он понял, что Эмбервинг чего-то от него хотел, иначе не стал бы строить ему такие страшные рожи, но вот чего? Помалкивать насчёт камня? Или насчёт слёз? Скорее всего, слёзы имел в виду. И Талиесин твёрдо решил, что о слезах и полслова не скажет.

— М-да… — неуверенно отозвался он на вопрос менестреля.

Слёзы того, кажется, не интересовали.

— Редкое, должно быть, лекарство, — заметил Голденхарт, вполглаза поглядывая на Талиесина, — никогда о таком не слышал.

— Ещё какое редкое! — радостно подхватил эльф, решивший, что это благодатная тема для разговора и ничуть не опасная. — Он раз в пятьсот лет появляется. Вообще-то камень должен был мне достаться — очередь моя была, — но раз уж Эм… господин Эмбервинг, — исправился тут же он, заметив, как поехала вверх бровь Голденхарта, — так дорого за него заплатил, то ему и достался.

— А он дорого заплатил? — как бы между прочим спросил менестрель, делая вид, что это ему ничуть не интересно, а на самом деле весь замер в ожидании ответа. Что-то подсказывало ему, что плата должна быть колоссальной, чудовищной.

— Расплатился своими рогами… — начал Талиесин охотно, но тут же осёкся и испуганно прикрыл рот рукой. А стоило ли об этом говорить? Но было уже поздно.

— Рогами?! — воскликнул Голденхарт, вскакивая с плетня и вплетая пальцы в волосы на виске. — Да ведь это же…

Люди, как и эльфы, полагали, что колдовская сила драконов находится в рогах. Новость о том, что Дракон отдал рога за лекарство, а значит, и лишился чар, поразила менестреля до глубины души. Поразмыслив о некоторых странностях в поведении Дракона, юноша пришёл к неутешительному выводу, что Эмбервинг более не может превращаться, потому и уходит от башни подальше, когда говорит, что собрался на облёт Серой Башни. Он пришёл в ужас, предположив, что, возможно, потеря рогов и другими бедами чревата, только Дракон отмалчивается.

— Ой-ой-ой… — запричитал Голденхарт, беспокойно озираясь, как будто ища поддержки у кого-то невидимого. — Что же делать-то теперь?

Талиесин его беспокойство разделял:

— Он теперь чар лишился, а для волшебных существ, к коим и драконы относятся, это смерти подобно. Я, признаться, рад застать его в добром здравии, но как знать, что дальше будет?

Голденхарт пришёл в ещё больший ужас. Случиться могло что угодно.

В это время из башни вышел Дракон, томно потягиваясь. Истома тут же пропала, когда он увидел менестреля с эльфийским принцем. Нет, конечно, в юноше Дракон не сомневался, знал, что тот ему верен, но пребывание наедине со столь сомнительной персоной грозило кучей проблем. О чём-то они уже успели поговорить! Эмбервинг знал, что менестрель умён, даже слишком, так что определённые выводы он уже должен был сделать. А у эльфа хватило бы ума сказать правду. Эмбервинг поспешил к ним, чтобы предотвратить беду, но, взглянув на бледного, расстроенного Голденхарта, понял, что опоздал: менестрель что-то узнал. Вот только что?

Едва он подошёл, менестрель тотчас на него накинулся:

— Обернись драконом.

Эмбервинг не таких вопросов ожидал, потому несколько растерялся:

— Зачем?

— Обернись! — буквально потребовал юноша.

Дракону совсем не хотелось, чтобы Голденхарт видел, в каком плачевном состоянии его рога, поэтому отнекивался. Мол, в дворике и места-то нет… Но менестрель насел на него и теснил к изгороди, пока Дракон не упёрся в неё спиной и вынужден был через неё перемахнуть: теперь они стояли по разные стороны, Дракон оказался на лугу, так что оправдания насчёт недостаточности пространства для колдовства использовать было уже нельзя.

— Да что на тебя нашло, Голденхарт? — попытался отшутиться он.

— Скажи мне правду. Я имею на это право! Я должен знать, чем ты ради меня пожертвовал! — выкрикнул менестрель. — Ты ведь больше не способен превращаться в дракона?

Эмбервинг, который свирепо поглядывал на эльфа, полагая, что тот рассказал юноше о его смерти, теперь удивлённо воззрился на Голденхарта.

— Что-что? — переспросил он, не веря своим ушам.

Менестрель повторил, вспыхнул, начиная серчать, поскольку Дракон откровенно рассмеялся на эти расспросы. От сердца отлегло: не знает!

— Какие же глупости тебе в голову приходят, Голденхарт! — повторил он уже сказанное менестрелю накануне.

Но юноша не отступался:

— Обернись!

Эмбервинг поморщился — ничего не поделаешь, придётся — и, отступив на пару шагов от изгороди, повёл руками, повернулся на каблуках и стал драконом. Он двинул мордой в сторону менестреля и сказал телепатически: «Ну, видишь? Оборотился». Голденхарт при виде этих обкорнанных рогов страшно расстроился, обхватил голову Дракона руками, прижимаясь к ней лицом, слёзы брызнули из его глаз.

— Бедный, что же теперь с тобой будет! — выговорил он, всхлипывая.

Дракон опешил, тут же спохватился, поспешно стал человеком и, перемахнув через изгородь обратно в дворик, привлёк юношу к себе, растерянно пытаясь его утешить.

— А плакать-то к чему? — изумился он.

— Но ведь рога же… твои рога…

— Снова отрастут, — пожал плечами Эмбервинг.