Сапфир и золото - [44]

— Моя петрушка! — охнул менестрель, всплеснув руками.

— Талиесин? — удивился Эмбервинг.

— Ты его знаешь, Эмбер? — с подозрением спросил юноша.

Эльф между тем выбрался с грядки, отряхиваясь.

— Это эльф, — пояснил Дракон. — Я заезжал к ним, когда… — Он споткнулся, но уверенно закончил: — Когда искал для тебя лекарство.

Голденхарт нахмурился. Эта оговорка ему ничуть не понравилась. Он смерил эльфа холодным взглядом. А что, если «заезжал» к ним Дракон вовсе не за этим? Талиесин был слишком красив, чтобы его проигнорировать. Быть может, поэтому Дракон теперь так прохладно к самому менестрелю относится? Что-то случилось за десять лет его беспамятства!

Талиесин подошёл к ним, уставился на Голденхарта. Тогда, в сокровищнице, он видел его лишь мельком, а теперь представился случай взглянуть хорошенько и удостовериться, так ли этот человеческий юноша пригож, как ему показалось на первый взгляд. Ещё как пригож! У Талиесина дух захватило. Волосы менестреля к этому времени отросли едва ли не ниже пояса и слегка кудрявились на концах (Дракон обожал их расчёсывать, а расчёсывая, подметил, что от гребня иногда разлетаются небольшие золотые искры, так похожие на его собственные, а больше — на светлячков; вероятно, из-за применённого к юноше эльфийского цветка), а сапфир в глазах сверкал особенно притягательно. Теперь уже нахмурился Дракон — по понятным причинам: не хотел, чтобы кто-то на менестреля смотрел подобным образом.

— Что ты здесь делаешь, Талиесин? — спросил Эмбервинг.

Талиесин переключил внимание на Дракона (заметив это, менестрель нахмурился ещё сильнее). Эмбервинг теперь выглядел не то что в прошлый раз! Эльф, пожалуй, даже растерялся и не знал, на кого ему больше хочется смотреть, поэтому вертел головой то в одну, то в другую сторону. Но на вопрос всё же ответил:

— Отец послал взглянуть, что вышло из эльфийского камня. Мы повздорили немного: он сам хотел пойти, да негоже королю шляться где попало, нужно прежде взглянуть на этот мир повнимательнее.

Эмбервинг беспокойно пошевелился. Его, конечно, занимала мысль вовсе не о возможном визите Алистера, а о том, как бы Талиесин не проболтался о настоящих причинах, почему Дракону пришлось искать помощи у столь сомнительного народа, как эльфы.

— Лекарство оказалось действенным, — уклончиво ответил он, — Голденхарт выздоровел, как видишь.

— Значит, отыскал всё-таки слёзы, Эмбер? — спросил Талиесин.

Менестрель дёрнулся — «Эмбер»?! — но его раздражение осталось покуда незамеченным. Дракон общими словами пытался объяснить эльфу, что и как, а сам при этом делал ему страшные гримасы, чтобы помалкивал насчёт истинных причин визита Дракона к эльфам: нельзя менестрелю знать, что он уже однажды умер! Но то ли Талиесин этих гримас не понимал, то ли вообще их не замечал, пребывая в некотором очарованном состоянии. А вот Голденхарт заметил.

«Какие-то у них общие тайны, — с нарастающим раздражением подумал он. — Чую, что верны мои предположения!»

Дракон между тем, следуя правилам гостеприимства, предложил всем пропустить по стаканчику и поужинать тем, что найдётся на кухне.

— Я с удовольствием, Эмбер, — обрадовался Талиесин, — никогда не пробовал еду людей.

Менестрель так стиснул зубы, что скрежет пошёл. Опять! Имя Дракона немилосердно резало слух, когда его произносил кто-то другой. Но отчего Дракон делает вид, что так и надо? Юноша почти удачно скрыл раздражение за надменной холодной улыбкой и пошёл вслед за Драконом и незваным гостем в башню. Эмбервинг опять ничего не заметил, всё ещё занятый предостерегающими пантомимами.

Импровизированный ужин эльфа потряс. Тушки кроликов Дракон припрятал до лучших времён, довольствоваться пришлось холодным окороком, который принесли из деревни в дар Дракону крестьяне, и хлебом с вином.

Аппетита у менестреля не было. Вообще он подметил, что после выздоровления как-то… охладел к еде и питью. Ничего не хотелось, да и голода он особо-то и не испытывал: довольно было и пары ломтей хлеба с маслом или с сыром на весь день. Впрочем, на самочувствии это никак не сказывалось, да и вид у него был прямо-таки цветущий. Юноша полагал, что виной тому чары, которыми лечил его Дракон. Как иначе объяснить всё это, в том числе непонятную затяжную молодость и рулады на неведомом языке, которые теперь выводит в груди сердце?

В общем, Голденхарт апатично жевал хлеб, с каждой минутой раздражаясь всё больше. Талиесин объявил между тем, что останется в башне на пару дней, уж больно ему на мир людей посмотреть хочется. Дракону отказать было неловко — после всего того, что эльфы для него сделали! — и он согласился предоставить эльфу на пару дней комнату на втором пролёте, чтобы было где спать. Талиесин рассыпался в цветистых благодарностях.

За время этого короткого диалога имя Дракона прозвучало раз десять! И менестрель сорвался. Он резко встал из-за стола, хлопнул ладонями по столешнице так, что гулкое эхо раскатилось по всем закоулкам башни, и обрушился на Талиесина:

— Не смей его так называть! Это имя не тебе принадлежит, чтобы ты его так свободно и бездумно произносил! Не ты его вернул! Для тебя он — господин Эмбервинг!