Сантрелья - [82]

Аль-Хакам пополнял эту знаний сокровищницу неустанно и с прилежанием. Почитал он книгу лучшим подарком мусульманина мусульманину. При правлении Аль-Хакама, сказывают, в стенах дворца самые знаменитые поэты и сочинители слагали свои вирши и сказания; самые мудрые философы искали истину и делились своими поисками в своих творениях; самые искусные каллиграфы, среди которых преобладали женщины очаровательные и образованные, занимались переписыванием книг и украшением их; самые талантливые медики врачевали обитателей райского уголка самой Кордовы и спасали немощных с самых дальних уголков халифата всего. Аль-Хакам славился как самый образованный и наименее жестокий халиф. И в правление его несколько годов прочный мир царил между Аль-Андалус и христианами. Сыну завещал он мир оберегать и не поднимать оружия и войск, иначе как по острой надобности, для защиты правды и справедливости. Ибо, по разумению его, только в мирной жизни можно знания приумножать и народу своему дать процветание.

Однако, прошли эти времена, и взошел на престол Хишам Второй. Был он младшим и поздним сыном великого Аль-Хакама и наложницы Субх, покорившей пожилого халифа волосами своими светлыми и глазами голубыми и подарившей ему двух сыновей. Старший, к сожалению, долго не прожил. И поспешно объявил халиф маленького Хишама своим наследником. Совсем мальчиком оказался наследник в руках сильного Мохаммеда ибн Аби-Амира игрушкою. Был тот во дворце человеком случайным и новым, однако же сумел втереться к халифу в доверие и особенно к молодой его наложнице. Мохаммед внешностью обладал столь обаятельной и столь великим честолюбием, что очень скоро утвердился он в халифате на первых ролях. Поговаривали, был он самой Субх даже полюбовником. Они нуждались друг в друге одинково. Ее влиянье при дворе полагал он ступенькою для дальнейшего наверх продвижения. Она же видела в нем опору для сына своего возлюбленного, слишком юным на престол восходившего.

Так все и произошло. Постепенно удалось Мохаммеду ибн Али-Амиру остаться советником и министром единственным юного халифа. И тщеславие его ему позволило одного лишь человека иметь над собой — самого халифа, причем власть последнего становилась столь призрачной, что вся власти полнота, все бразды правления сосредоточились в руках Мохаммеда. Хишама же министр приобщал к образу жизни неправедному и нездоровому, разрешал ему возлияния винные, поощрял его наклонности самые низменные.

Воздвигнет вскоре Мохаммед на берегах Гвадалкивира бурного и для себя дворец столь же прекрасный, как дворец самого халифа. И имя даст ему похожее, Мадинат Аль-Сахира наречет его. Перенесет он в резиденцию свою все службы государственные. Халиф же останется в Мадинат Аль-Сахре, как птичка в золотой клетке, великий, но ничтожный, всевластный, но без власти, свободный, но пленник, охраняемый будто бы во имя безопасности телохранителями и лишенный права передвигаться по собственному желанию.

Мохаммед же, стремясь еще выше взлететь и прославиться, возобновил священную войну против христиан и одержал победы многочисленные. И вот с победой воротясь из королевства Леон, он принял титул Аль-Мансура, " Божьей волею победителя ".

В эту пору и протекало детство мое и юность моя при дворе халифа. Доводилось с Аль-Мансуром видеться и мне. Человек этот великий в устремлении противопоставить себя всему человечеству, и вправду обладал обаянием поразительным. Меня заставляли петь иль декламировать при нем. Терялся я, благоговел от его взгляда проницательного, казалось, этот человек все знает обо мне, все мысли читает мои с легкостью. И он образованием своим значительно халифа превзошел, и уважение имел он к слову писанному. Но знаю я, по приказанию его, как будто с ересью в борьбе, целые тома, драгоценные и многомудрые, из библиотеки, столь любовно Аль-Хакамом собиравшейся, были принародно преданы на площади огню. Этого не мог я простить ему и негодовал в душе, но, увидев его, забывал обо всем и готов был преданно ему служить, потрясенный его величием. Чувствовал, что по душе ему и я. Ласково трепал он меня по белокурым волосам и особенно заинтересованно об успехах моих проведывал у наставников моих.

Именно Аль-Мансур распорядился новым направлением просвещенья моего. Обучаться начал я делу военному. Полагал он, что, как и все, должен был я поддерживать халифата мощь именно теперь. Поражения свои проклиная, христиане стремились к единству, и арабам достойный готовы были в битвах они дать отпор.

Незамеченными не остались ратные мои умения. Военные наставники удивлялись моей стрельбы из лука меткости, способности в седле держаться и с лошадью управиться даже на всем скаку. Всем этим и другим искусствам воинским еще в раннем детстве обучил меня мой батюшка. И арабы уже в юности ранней привлекли меня к участию в военных кампаниях, сначала в пехоте средь простого люда солдатского, а затем и среди всадников, в чью семью меня приняли за заслуги мои ратные.

Думается мне, сам Аль-Мансур оценил успехи мои воинские и наградил, возвысив меня в звании. Не считался я более рабом иль пленником, а почитался наравне с воинами, коих иногда превосходил познаниями, что все ж сверх меры ценилось в арабском обществе.