Сантрелья - [83]

Вскоре стал я разбираться и в делах политических во всей Аль-Андалус. Уразумел я тогда, что Аль-Мансур, всемогущий и самовластный, подмявший под себя халифа несчастного, слабого и развращенного, проводил политику особую. Справедливо опасался этот деспот, что поднимется супротив него, узурпатора, знать родовитая, его возвышением недовольная, жадная до власти, богатства и славы. Не желал допустить он такого поворота, великой обладая дальновидностью. И создал он организацию военную нового образца. В ней равны все стали по званию: и арабы племени знатного, и арабы происхождения низкого, и берберы дикие, из Северной Африки пришедшие, и невольники, ликом черные, и даже христиане, по какой-то причине арабам служившие. И не делал он ни для кого исключения, не допускал никому послабления, и не возвышал никого без заслуги истинной. Это силу давало деспоту невероятную, мощь военную и преданность личную всего воинства его многочисленного. Потому-то я и возвысился, хотя был я тоже невольником.

Появился у меня со временем даже оруженосец и слуга мой верный, Сулейман, который водил за мной в походы ослика вьючного с провизией и запасами оружия. Он с восторгом щит мой носил кожаный, драгоценный и дорогой, мне подаренный самим диктатором. Не прославился я убийствами, не участвовал я в грабежах и насилии над жителями деревень покорившихся, за что презирали меня часто воины, особенно из племени берберского, верные псы узурпатора. Однако сам Аль-Мансур относился ко мне с уважением, окружал меня ласкою, потому что копье мое — смелое и меткое, потому что меч мой — верный и удачливый в поединках с неприятелем, потому что в сражениях яростных не прятался я за спины других воинов, потому что не бросал я на поле битвы товарищей израненных, потому что ухитрялся брать я множество пленников живыми и здоровыми.

В перерывах между походами возвращался я во дворец халифа Хишама Второго, прозябавшего в своих разлечениях, от всего мира сокрытого, от самого себя охраняемого. Там я снова становился "ученою собачкой хозяина", ублажал его музицированием и декламацией, восхищал его речью многоязычною, читал ему труды великих авторов или истины, в Коране заключенные. Там продолжал я свое образование. Увлекался я медициною, полагая полезность ее на поле ратном.

Так текли годы службы моей при дворе халифа кордовского, то в райских садах дворца, то в кампаниях воинских, походах дальних и утомительных. Ранен я бывал, но раной не опасною, сам умел себя я вылечивать с помощью верного оруженосца моего. В остальном Бог оберегал меня и не обходил своею милостью. Думаю, ведомы ему мои страдания душевные и поиски духовные.

Я порой невыносимо тосковал и по матушке и батюшке, по добрым сестрам своим старшим. Тосковал я по жизни, которую понимал, где легко отличал я добро от зла, друга от ворога, ласку от грубости, искренность от лицемерия. Здесь же все иначе виделось. Войны мы вели неправедные. Неприятель наш истинным был земли этой хозяином. За вниманием министра-диктатора крылось коварство и вседозволенность, а за ласкою — стремление подчинить души людей, судьбы их сломать, как поступил он уже с халифом законным, потомком рода Омейядов, внуком Абд-Аль-Рахмана Третьего.

И вот наступил тот год, памятный для всей Аль-Андалус. Прожил я уже в Кордове лет около пятнадцати и был уже мужем зрелым и воином многоопытным. Отправилось воинство арабское в поход дальний и многотрудный против королевств и графств христианских. Множество селений поверженных оставили мы позади. Шли мы легко, каждая победа азарт рождала воинский. Добрались мы до края горного. Там раскинулось владение графа кастильского, давно уже арабами завоеванное, но вновь христианами заселенное в отсутствии контроля и угнетения со стороны завоевателей. Местечко для ратного столкновения избранное именовалось Коршуньей горой, иначе — Калатаньязор /*Традиционно, принято считать, что эта битва при Калатаньязоре (в провинции Сориа) произошла в 1002 г. и нанесла сокрушительное поражение по армии Аль-Мансура, а сам он был ранен и вскоре скончался в замке Мединасели. Однако, некоторые историки утверждают, что битва состоялась летом 1000 г., в ней против армии Аль-Мансура выступали объединенные силы королевства Леон, Наварры и тогда еще независимого от Леона графства Кастилия. Исход ее неизвестен, и она не имеет никакого отношения к смерти Аль-Мансура, действительно умершего в 1002 г. Автор позволил себе воспользоваться традиционной версией/.

И столкнулись в сражении честном две армии, не уступавшие друг другу храбростью. Много христиан полегло под нашим натиском, но и мы потери понесли огромные. И казалось, Бог на нашей стороне, но внезапно пересмотрел Всевышний взгляд свой на сражавшихся да и занял сторону неприятеля. Ранен был наш вождь, сам тиран Аль-Мансур. Я уж вместе с ним бой покинул жаркий, ибо врачевать его мне было велено, коль сгинул врачеватель наш в том походе изнуряющем. Поражение терпели мы, и было ясно это всем сражавшимся. Нас теснили упорно христиане измученные, свою землю упорно защищавшие и в том силы свои черпавшие. Я возился с ранами великого диктатора, поражался его терпению и мужеству.