Сантрелья - [80]

И потянулись дни и ночи у постели больного. Я уже неплохо научилась справляться с перевязкой, хотя каждый раз ужасалась при виде ран и ссадин на теле старика. Днем и ночью я дежурила около него, иногда читая молитвы. Спать удавалось немного.

Вечерами я покидала эту пропахшую снадобьями и мазями комнату, чтобы присутствовать на богослужении. После церкви Беренгария неизменно приводила меня в покои дона Альфонсо, где потихоньку поправлялся мальчик. Несколько раз я заставала там Святогора, и я стала замечать, как краснела Беренгария, когда целитель обращался к ней с просьбами или указаниями. Она начинала вся светиться и как-то всем телом подавалась вперед, словно в таком положении она лучше воспринимала его слова. Совместный уход за юным Габриэлем, очевидно, совершил переворот в девичьей душе. Пленник отца, уже много лет живший в замке, неожиданно превратился в долгожданного героя ее романа. Я понимала ее. Еще бы! Он такой красивый, такой умный, такой обходительный! Теперь он оказывался спасителем обоих ее братьев. К тому же, он напоминал волшебника, потому что ему единственному в этом замке оказались подвластны тайны целительства. А какой он был заботливый и внимательный! Юное сердце, давно жаждавшее любви, не устояло и растаяло. Ничего не пришлось дорисовывать в воображении, не пришлось выискивать героя в любовных романах, как это сделала бы моя современница. Беренгария не читала романов: они в то время еще не писались, да и не знаю, умела ли девушка читать. Идеальный герой был налицо и не нуждался в ретуши.

Я понаблюдала за Святогором. Но он, слишком увлеченный своим делом, к тому же смертельно усталый (он не спал уже несколько ночей, выхватывая лишь урывками час-два сна в сутки), ничего не замечал. Я горько усмехнулась. Теоретически шансы моей юной соперницы преобладали над моими. И он, и она принадлежали к одному времени, их связывали одни представления о жизни. У меня же не могло быть ничего общего с людьми этого времени. Нас разделяло тысячелетие!

Падре Ансельмо выздоравливал очень трудно и медленно. Фактически, как только ему становилось лучше, состояние его тут же делало крен в сторону ухудшения. Я ловила иногда печальный взгляд Святогора, когда он осматривал больного. Но он не терял надежды, упорно продолжая лечение.

На Святогора больно было смотреть. Лицо его осунулось, глаза воспаленно блестели изумрудной матовой зеленью, но он не жаловался. А по утрам он всегда выглядел посвежевшим и бодрым, даже если этой ночью ему не пришлось ни на минуту сомкнуть глаз. Вероятно, он ухитрялся общаться иногда со своими богами, и они давали ему веру. Или же он делал свою гимнастику, и она давала ему силы.

Я не имела подобных источников силы, и хотя спала явно больше, а работала явно меньше, чувствовала себя совсем измученной. Однажды утром я меняла падре Ансельмо повязку с мазью. Святогор тем временем его осматривал. Не то от вида раны, не то от усталости, когда я выпрямилась, в глазах у меня потемнело, и я почувствовала, как почва уходит из-под ног.

Каким чудом Святогор успел подхватить меня, не ведаю, но только он не дал мне упасть. Он держал меня, прижав к себе, а голова моя покоилась на его плече. В этот момент в комнату впорхнула Беренгария и издала невольный возглас удивления. Этот звук заставил меня очнуться, и я нашла себя в объятиях Святогора. В них же меня нашла и Беренгария.

— Беренгария! — обрадовался Святогор, ничуть не смутившись, — Элене плохо, дай скорее воды.

Меня напоили и усадили в деревянное кресло. Пока я приходила в себя, я наблюдала, как девушка возбужденно шептала что-то Святогору, приблизившись вплотную к его лицу и даже приподнявшись слегка на цыпочки. Выслушав ее, он кивнул, и они вместе покинули помещение.

— Эта девчушка по уши влюблена в нашего доктора, — шепнул мне Коля.

Мы были пока одни. Падре Ансельмо спал.

— Боюсь, что так, — согласилась я.

— Боишься? — удивился брат. — Ты разве ревнуешь? Родная моя, ты что тоже…?

Он не договорил, не отважился.

— Коля, милый, мне чужда ревность, ты же знаешь, — заверила его я. — В чувствах же своих я еще не разобралась. Но вот с предчувствиями, как я успела убедиться, я вполне знакома. И сейчас я предчувствую недоброе. Хотя куда уже хуже?

— Тебе просто нужен отдых, — пытался успокоить меня брат. — Ты устала. Мне-то Абдеррахман устроил здесь почти санаторий по реабилитации после двух с лишним недель заточения в суровом каземате. А вы с ним работаете на износ. Ты уже падаешь в обморок, а от него осталась одна тень.

Через некоторое время вернулся Святогор. Оставив Сулеймана присматривать за больными, он увел меня в свои покои и заставил лечь в постель. Я сопротивлялась:

— Святогор, ты устал гораздо больше меня. Отдых необходим, прежде всего, тебе.

— Я выносливее тебя. Я бывал и не в таких переделках, я не спал и не по пять суток…

— Я ничего не знаю о твоей жизни, — удрученно вздохнула я.

— Я обязательно расскажу тебе, — заверил он меня. — А сейчас спи.

— А ты? — не унималась я. — Посмотри на себя. Глаза утонули в темных кругах, нос заострился, брови сдвинулись, а лоб сморщился, будто тебе доставляет огромных усилий держать глаза открытыми…