Санкт-Петербургские вечера - [6]

конкретное же его действие на то или иное лицо — не более чем случайность. И чтобы выискивать затруднения и противоречия в этом порядке вещей, нужно их, эти противоречия, любить — к несчастью, их любят и ищут. Сердце человеческое, беспрестанно бунтующее против стесняющей его власти, рассказывает небылицы рассудку, тот им верит, и вот уже мы готовы обвинять Провидение, чтобы избавиться от необходимости винить самих себя. Против него обращаем мы возражения, которые постыдились бы обратить против государя или обыкновенного должностного лица, чью мудрость мы признаем и уважаем. Удивительное дело! Нам легче быть справедливыми к людям, нежели к Богу.¹

Я, пожалуй, лишь злоупотребил бы вашим терпением, если бы и дальше стал об этом распространяться, доказывая, что обыкновенно сам вопрос бывает неверно поставлен и что люди действительно не знают, что говорят, когда жалуются, будто порок в этом мире торжествует, а добродетель несчастна. Между тем даже если принять самое выгодное для этих недовольных допущение, то и тогда очевиднейшим образом будет доказано, что всевозможные несчастья обрушиваются на человечество, словно пули на солдат, — не разбирая никого в отдельности. Итак, если честный человек страждет не потому, что он честен, а человек злой благоденствует не потому, что он зол, то возражение исчезает бесследно и торжествует здравый смысл.

Кавалер. Согласен: если речь идет лишь о распределении зол внешних и физических, то в упреках Провидению, которые отсюда черпаются, присутствует очевидный недосмотр или явная недобросовестность. Но мне кажется, что намного чаще люди рассуждают о безнаказанности преступлений; именно здесь — великий соблазн, и мне чрезвычайно любопытно знать, что вы скажете на этот счет.

Граф. Еще не время, г-н кавалер. Ведь вы немного поторопились, признав мою правоту в вопросе о том, что вы называете внешними несчастьями. Если я до сих пор допускал, что подобные несчастья поражают всех людей в равной степени, то делал я это единственно для того, чтобы облегчить и ускорить дальнейшие рассуждения, — на самом же деле это отнюдь не так. Но прежде чем двинуться вперед, вооружимся, с вашего позволения, осторожностью, дабы не сбиться с нашего пути. Ибо есть вопросы, которые столь тесно соприкасаются между собою, что очень легко, так сказать, соскользнуть от одного к другому, даже не заметив этого. Например, от вопроса: почему страдает праведник? — незаметно переходят к другому: почему страдает человек? — а это уже нечто

совершенно иное, это — вопрос о происхождении зла. Итак, сразу же устраним всякую двусмысленность. На земле существует зло — увы! — истина эта в доказательстве не нуждается. Но кроме того: зло существует на земле по всей справедливости, и Бог его творцом быть не может, — еще одна истина, для вас, как и для меня, надеюсь, несомненная, доказывать которую я не стану, ибо знаю, с кем говорю.

Сенатор. Все сердцем и без каких-либо оговорок исповедую я эту истину. Но именно вследствие своей широты подобный символ веры и требует тщательного истолкования. Ваш святой Фома сказал однажды с характерным для него логическим лаконизмом: Бог есть творец зла карающего, но не зла порочащего} В известном смысле он, конечно, прав, но понимать его нужно следующим образом: Бог есть творец зла карающего, то есть зла физического, или боли, подобно тому, как государь есть творец тех казней, к которым присуждают по его законам. В опосредствованном и отдаленном смысле вешает и колесует именно о«, ибо всякая власть и всякий законный приговор исходят от него. Но в смысле прямом и непосредственном именно вор, именно фальшивомонетчик, именно убийца и являются истинными творцами того зла, которое их карает: это они строят тюрьмы, возводят виселицы и эшафоты. Суверен же во всем этом действует, как Юнона у Гомера: по всей своей воле, но против всякого желания.¹¹ Так же поступает ³⁴ и Бог (исключим здесь, однако, буквальное уподобление, которое было бы дерзостью). Бог не только ни в каком смысле не может быть творцом зла морального, или греха, но столь же непостижимо, как Он может являться изначальным творцом зла физического, которого бы вовсе не существовало, если бы разумное создание, злоупотребив своей свободой, не сделало его необходимым.

Платон сказал — и нет ничего столь же самоочевидного, — что благое существо не способно никому желать зла} И поскольку никому не придет в голову утверждать, будто добрый человек перестает быть таковым оттого, что по справедливости наказывает своего сына, убивает на поле брани врага или посылает на казнь злодея, то будем осмотрительны в наших рассуждениях, чтобы, как вы только что сказали, г-н граф, не оказаться менее справедливыми к Богу, чем к людям. Всякий ясный и здравый ум непосредственно убежден в том, что от всемогущего существа зло проистекать не может. Именно это непогрешимое чувство и научило некогда римский здравый смысл соединить, словно нерасторжимыми узами, два величественных титула: всеблагий и величайший. Это великолепное выражение, хотя и рожденное в лоне язычества, оказалось столь точным, что перешло и в ваш религиозный язык, такой тонкий и разборчивый. Замечу мимоходом: мне не однажды приходило на ум, что древнюю надпись ιονι optimo maximo