Сандуны: Книга о московских банях - [26]

А вот чертежи 1824 года. Уже и переулок возле бань Сандунова стал называться Сандуновским — первый, если идти к Трубной, рядом с садом Воронцова. Теперь в Москве уже никто не говорил: «недалеко от имения Воронцова», забыли про кудрявый графов сад — стали говорить иначе: «около Сандуновских бань». Вот как бани возвеличились! А самого придворного актера и в живых уже не было, память, однако, осталась. Забавно, как артистам бани полюбились — владела теперь Сандунами придворная же актриса Горбунова. Бани, однако, не стали называться Горбуновскими.

Да видно, недолго правила актриса банями. В 1856 году Сандуны давно уже были у Ломакиных. Знатная банная фамилия! У них свои бани были и на Арбате, и на Яузе. Ломакины, рассказывали старики, дело знали — что сам купец, что его супруга. Говорят, всем воротила она сама. В делах все значился почетный гражданин Василий Васильевич Ломакин. То и дело обращался к властям — то дом надобно пристроить, то пруд расширить. Соседние дома, что в горку, к Рождественке, прикупил. Десять деревянных домов сломал. Четыре новых каменных выстроил. А пруды, пруды как раздались — по линеечке, аккуратные! И стала не баня — целый банный город. От Неглинной по обоим переулкам — Сандуновскому и Звонарскому — все выше в гору поднимались.

А вот уже замелькало имя Петра Федоровича Бирюкова — снял в аренду Сандуновские бани. Что стало с Ломакиными? Прогорели? Проигрались? Только вдруг про Ломакиных все забыли. Ах, видать продувная бестия был покойный тестюшка, которого Алексею Николаевичу Гонецкому увидеть, слава богу, не пришлось. Говорят, ходил в зипуне. Миллионщик, а дешевую одежду любил. Губа, однако, не дура: какие дома на Пречистенке купил, а Средниково одно чего стоит! Как же это он спроворил бани захватить? Теперь он точно знал, когда это произошло — в 1869 году. Так или иначе Бирюкова обскакал Иван Григорьевич Фирсанов. И дал ему волю: что хочешь, то и твори — лишь бы аренды больше платил. Бирюков еще три пруда вырыл, однако строить накрепко не торопился — только ремонтировал. Начнешь хоромы возводить — ан, тебе и откажут. Арендатор — не хозяин.

Поручик посмеивался: а все-таки и он провел Бирюкова! До последнего утаивал от него свои планы. Вот уж совсем близко дома ломать, а Бирюков знай себе ремонтирует, деньги изводит, а думает, что хозяина обманывает. Сына в дело ввел Александра Петровича, от имени батюшки прошения строчит.

Алексей Николаевич вдруг нахмурился: пошли прошения того же Бирюкова, который стал действовать уже не именем Фирсанова, а Ворониной…

Неприятно все же было снова подумать, что супруга его, Вера Ивановна, была замужем за старым полковником Ворониным. Тот муж был много старше жены, а Гонецкий, наоборот, много моложе ее. Именем почетной гражданки Ворониной (батюшка расщедрился — поднес городу дар, и стала его фамилия потомственно почетной) арендатор просил дозволения укреплять расшатавшиеся лестницы, исправлять обветшалые фасады, менять стропила.

Другие дела управы, с наклеенными марками, пронумерованные, с подробными описями смягчили Алексея Николаевича. Вера Ивановна, видно, не дорожила новой своей фамилией, старалась ее скинуть. Уже скоро, в 1886 году, стала снова именовать себя Фирсановой. Уж не вскоре ли после того, как она увидала в первый раз статного корнета в красных рейтузах и голубом мундире с серебряными шнурками? Алексей Николаевич знал, что нравится дамам. И он тоже не продешевил себя: какую богачку взял! Ну и что же, что постарше, чем он, да зато с такой не стыдно на люди выйти — стройна, по-французски говорит, с музыкантами дружит, в любом разговоре себя не уронит.

Алексей Николаевич рвался к делу. Его сердила медлительность архитекторов и особенно проволочки, которые на каждом шагу чинила управа. Хотя архитекторы уже заканчивали свое дело, разрешение на постройку новых Сандуновских бань все не выдавали. Летом было подано прошение, уже началась зима, а ответа все не слали. А в последний день года — 31 декабря — прибыл отказ.

Гонецкий не верил своим глазам, побежал взбешенный к жене:

— Да как они смеют — земля наша, дома наши. Захотим — не будем ломать, захотим — построим новые. Какое им дело до всего?

Вера Ивановна, однако, не сердилась: дела всегда так делаются. Если всем будут все разрешать — с чего чиновники будут жить? С жалованья, что ли? Надо дать…

Горячий Алексей Николаевич готов был ехать в Петербург. Там он живо сыщет управу на эту управу. Пойдет к дядьке — генералу, у того небось кто-нибудь влиятельный в кармане: командующий все-таки.

Хотя Вера Ивановна тогда отговорила его в Петербург ехать, потом все-таки пришлось: никак нельзя было понять, кому давать взятку. В управе как будто бы считали, что новые Сандуновские бани, с семейными нумерами, общими отделениями, магазинами и квартирами, украсят Неглинную и будут содействовать городскому благоустройству. Делопроизводитель Москатиньев об этом так и написал, готовя ответ Московского городского головы, и оставил место для подписи Рукавишникова. Городской голова вдруг заупрямился. На шикарном бланке с печатным титулом — глянцевитая плотная бумага, в углу уже с исходящим номером и датой начертал по диагонали дерзко и сердито: «При этом считаю необходимым присовокупить, что со всей стороны я нахожу весьма желательным вовсе закрыть эти бани в видах общественного благоустройства и особенно ввиду опасности в пожарном отношении для здания Государственного банка, возводимого рядом с Сандуновскими банями».