Сандуны: Книга о московских банях - [25]

Встретился Петр Федорович Бирюков:

— Что-то зачастили, Алексей Николаевич, к нам, — говорил он, щуря глаз. Неужто проведал, бестия? Ведь никому не говорили. — Не баню ли у супруги арендовать хотите? Не беритесь — канитель одна и разорение.

Петр Федорович вечно жаловался. Ходил в бедняках, а сам все расширял дела. Уже семь домов имел. А у сына Алексея было четыре дома, у Николая три, у Сергея один. Дома покупал худые — на продажу. Видел, как земля в цене росла.

— Что вы, аренду, Петр Федорович! Не дворянское это дело. Да Вера Ивановна мне жена — не хозяйка.

Ожидание кончилось в один день. Пришли бумаги из Петербурга. На конверте стояло: «Поручику Алексею Николаевичу Гонецкому». Произвели, значит! Невелико звание, но все равно не корнет. А днем явился шумливый Фрейденберг, поцеловал ручку Вере Ивановне. Пришел со скатанными в трубку чертежами и объявил ей, словно старой знакомой:

— Все придумаль: эти новий термы Каракаллы! Бани прославлять вас веки.

Вера Ивановна не знала ни слова по-немецки, спросила мужа:

— Чего он лопочет-то?

Перевел сам архитектор, он не обиделся:

— Я сказаль, мы сделяем бань лючше Древний Рим. Вы имейт кароши вкус — я лучи архитектор на бань.

Архитектор с помощниками трудился на совесть, но Гонецкому казалось, что тот тянет. Томясь от ожидания, Алексей Николаевич придумывал себе дела. Ездил советоваться к Пчелину, наведывался в хлудовские бани, мешал архитекторам, заводил знакомства с подрядчиками.

18 июля 1891 года Вера Ивановна подписала заготовленное под диктовку Гонецкого прошение:

«В строительное отделение

Московской городской управы

потомственной почетной гражданки

Веры Ивановны Фирсановой

Прошение

Имею честь покорнейше просить строительное отделение Московской городской управы во владении моим, состоящим Тверской части, 3 участка по Неглинному проезду под № 24, разрешить мне по сломке строений 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18 произвести постройку строения литер М, в котором первый этаж предполагается под семейные бани, а второй этаж под общие бани, частью под магазины и квартиры.»

В Москве ахнули: ломать крепкие еще дома, восемнадцать строений! Да они еще век простоят!

Прибежал расстроенный Бирюков:

— Матушка, да ты рехнулась! Прогоришь! Поверь старику. Да тут же одного убытку миллион.

Вера Ивановна улыбалась, не слушала:

— Ну уж и прогорю? Миллион говоришь? А у меня еще есть. Да и не мое это дело. Иди к Алексею Николаевичу. Пусть он думает. У меня своих дел хватает.

Гонецкий выслушал, не перебивал. Когда тот выдохся, спросил:

— Все, Петр Федорович? Спасибо.

Бирюков обиделся:

— Думаете, из-за интереса хлопочу? У меня своих бань хватает, домами владею. Подводите Веру Ивановну. Был бы жив Иван Григорьевич, никогда не допустил бы.

Потом подошел с другого боку:

— Вы еще не знаете, сколько с вас денег вытянут и землемер, и городской архитектор, и бранд-майор. Уж я-то знаю. Слыхал небось, как я баню возле Троицких ворот строить собирался?

Алексей Николаевич знал.

— Пустят по ветру, разорят, — вот помянете меня, Алексей Николаевич, да поздно будет. Чего-нибудь придумают — от уж смастерят! — и при одном болоте останетесь. Старые сломаете, новые не поставите.

Самое удивительное было в том, что предсказание Бирюкова стало сбываться. Нанятый в помощники немцу архитектор Иван Павлович Машков пришел из управы с недоброй вестью: городской землемер Трофимов не позволит ставить новые дома на старом месте: план не сходится с крепостным. Мало ли что когда-то Фирсанову удалось захватить городскую землю, теперь как раз время исправить ошибку. Как только сломают — заставят городу отрезки передать.

Вера Ивановна, однако, только улыбнулась:

— Как говорил отец, не так собака кусает, что брешет. Трофимова обойдем: раз говорит заранее, значит, уступит.

Гонецкий, однако, решил бороться. Он послал с нарочным в управу прошение. Хвастаясь перед безродным Трофимовым и гордясь своей богатой супругой-миллионщицей, Гонецкий писал подробно: «Поверенного жены поручика Веры Ивановны Гонецкой поручика Алексея Николаевича Гонецкого прошение».

Хотел было сам поехать в управу, чтобы сняли копию плана, а заодно взглянуть на старинные чертежи — домой их не выдавали, берегли, но решил, что так будет не солидно. Тогда он попросил Пчелина — пусть за красненькую тайно привезут ему домой. И привезли!

Он почему-то волновался, разглядывая зеленоватый, хорошо слежавшийся в изгибе чертеж, на котором устарелым узором литер неведомый, давно сгинувший губернский секретарь Карп Фомичев пояснял, что было, как обстояло с участком в 1802 году — за целых десять лет до войны. Тогда придворному актеру Силе Николаеву, сыну Сандунову, принадлежал у Неглинного канала всего один-единственный нежилой дом об одном этаже. А всего четыре года спустя за придворным актером числилась земля и соседняя, на горочке. На той земле прежде четыре дома стояли, а теперь они все без остатку сломаны…

Алексей Николаевич видел, как задумывал бани его предшественник, как медленно пробирался к ним. Стало понятно, почему Сандунов избрал именно этот участок — здесь были пруды. Три пруда. Тогда не могло быть бани без пруда. А тут стоячая вода в такой близи от мест, которые тогда быстро заселялись — после того, как Неглинку взяли в трубу.