Самый счастливый день - [22]

Дом был невелик, но не похож на деревенский. Скорее напоминал дачу соснового Подмосковья. Резные столбики крыльца подпирали навес, окаймлённый резным же подзором. Крестообразные переплёты узких высоких окон. Стены обшиты планкой в ёлочку. К ступеням вела песчаная дорожка, перед самым крыльцом она раздваивалась, огибая запущенную клумбу с покосившейся гипсовой чашей. Правей, в глубине участка, виднелась беседка.

Я застыл в нерешительности. Повеяло неповторимым запахом уходящей листвы, осенних костров и ясной печали прощания. Я стоял.

Внезапно застеклённая дверь отворилась, и в проёме появилась она. Прислонилась к косяку, скрестив ноги и укутавшись в рыжую поблёкшую шаль. На голове был красный берет. В облике сквозило спокойствие. Она смотрела на меня внимательно и серьёзно.

— Вот, решил навестить, — сказал я, медленно подходя.

— Я знала, что вы придёте, — произнесла она.

— Мне сказали, что вы никого не хотите видеть.

— Только не вас, — сказала она.

— Удивительное названье улицы, Святая. И дом такой необычный. Это бабушкин дом?

Она молчала, что-то обдумывая. Произнесла наконец:

— Не хочется в комнатах. Может быть, лучше в беседке? На свежем воздухе?

В беседке так в беседке. Под ногами шуршали сухие листья. Цокала и скрипела птица в кустах. Мы сели.

— Как вы себя чувствуете? — спросил я.

— Хорошо. Только мёрзну всё время.

— Ваши сегодня в колхозе.

— А вы?

— Не мой черёд. Поехали Конышев и Давыдов.

— Наверное, скоро я снова буду ходить.

— Справку у вас не требуют?

— Мне врач даёт.

— Так что за болезнь у вас?

— Говорят, простуда. Вечером температура и слабость.

— Может, не стоит на улице?

— Нет, надо дышать. Мне хорошо.

— Вы немножко отстали. По программе уже Тургенев. Хотите, вам книг принесу?

— У меня есть. Я и раньше читала.

— «Отцы и дети»?

— Нет. Это я не хочу.

— А по какой причине?

— Неприятно.

Я рассмеялся.

— Тут уж ничего не поделаешь, этот роман в программе. Хотя я с вами согласен, вещь для Тургенева строгая, без обычной лирики. Мне кажется, вы много читаете.

— Нет, не очень. Раньше читала, а теперь не могу.

— Почему?

— Начну, а кончить не в силах. Или сразу в конец смотрю. Терпения не хватает. Я вообще ничего до конца не умею сделать. Даже картошку почистить. Или какая-то мысль. Придёт в голову, а потом обрывается. Я только сны смотреть до конца умею.

— И часто вам снятся?

— Каждую ночь.

— А что? Например, этой ночью?

— Этой ночью? — Она задумалась, внимательно досмотрела на меня. — Этой ночью мне снились вы.

— Интересно, в каком же виде?

— Мне снился ваш сон.

— Мой сон? Удивительно. Как можно во сне увидеть сон другого человека?

— А я была вами, и мне снился сон.

— Какой же, какой?

— Вам снился мой красный берет. Он был такой яркий, что вы зажмуривали глаза.

Мой лоб внезапно покрылся испариной. Воцарилось молчание.

— Мой красный берет волшебный, — сказала она.

— В каком же смысле?

— Я даже сплю иногда, не снимаю. И тогда прекрасные сны. В берете я чувствую себя хорошо. Но нельзя же всегда в берете…

— Скажите, а то посланье вы тоже писали в красном берете?

— Какое посланье?

— Я, кстати, принёс, как и обещал.

— Какое посланье? — повторила она тревожно.

— Сочиненье на тему «Мой самый счастливый день». Вот оно, держите. Я никому не сказал, и никто не знает.

— Что это, что? — спрашивала она, беспомощно вертя в руках тетрадку.

— Это ваша тетрадь. Вы просили её вернуть.

— Моя?

Она раскрыла тетрадь, полистала и углубилась в чтение. Лицо её стало краснеть. Она бросала на меня быстрые нервные взгляды и снова читала.

— Вот цена шутки, — сказал я с деланной грустью. — Вы даже не помните своего письма.

— Послушайте, послушайте, — быстро пробормотала она. — При чём же тут я…

— Ваша тетрадь, — произнёс я холодно. — На берегу вы просили вернуть и объяснили это игрой воображенья.

— Нет, нет! — сказала она.

— Не понимаю, в чём дело?

— Это не я, не я!

— Послушайте, сколько вам лет? — спросил я с внезапным раздражением.

— Ах, вот что вам надо? — Она вскочила. — Да, мне больше, чем другим! Я второгодница, в седьмом два года училась! Это вы хотели узнать? Зачем вы пришли? Меня уже спрашивали, в больницу хотели. Я не хочу, не хочу в больницу! Где мать, где отец? Пристали с ножом к горлу!

— Поверьте, — сказал я растерянно, — я не хотел…

— Не верю! Я никому не верю. Да, это моё письмо! Хотела и написала! Да, это шутка, проверка! Что вам ещё?

— Перестаньте, Арсеньева…

— Не верю, не верю! Зачем вы пришли? Что вам надо? Я всё равно ничего не скажу!

Губы её тряслись, в глазах вспыхивали искры. Она отступала по направлению к дому, выкрикивая бессвязно:

— И пусть! Прочитайте всем! Ничего не докажете! Это не я, мне не нужно!

Внезапно она споткнулась о корень, выступавший из-под земли, и с лёгким вскриком упала спиной на дорожку. Я кинулся к ней, приподнял за плечи. Лицо её было белым как мел, глаза закрыты. Красный берет свалился, волосы разметались по моей руке.

— Леста, Леста! — бормотал я. — Что с вами?

Безотчётно я приблизился к ней и прижался к холодной недвижной щеке. Прошло мгновенье, но этот миг развернулся для меня в бесконечность. Её хрупкое беспомощное тело, изгиб тонкого стана, холодная щека, неповторимый запах волос.