Самые скандальные треугольники русской истории - [89]

В воспоминаниях о нем существуют расхождения там, где описывается творческий метод писателя. Константин Паустовский писал, что в Одессе Бабель как-то показал ему огромную кипу исписанных листков бумаги. Паустовский решил, что это роман. Но оказалось, что это тридцать с лишним вариантов одного рассказа, занимающего в книге всего пару страниц. Последняя жена Бабеля Антонина Пирожкова вспоминала, что вариантов писатель не оставлял. Он писал практически сразу набело, но к каждому слову подходил очень тщательно, обдумывая его, бывало, подолгу и ограничивая иногда свой литературный рабочий день в буквальном смысле одним словом.

Почти за двадцать лет творческой жизни Бабелем создано, в общем, очень мало. А увидено, продумано, записано очень много. Таков человек, таков метод. «У меня нет воображения… — сказал однажды Бабель Паустовскому. — Я говорю это совершенно серьезно. Я не умею выдумывать. Я должен знать всё до последней прожилки, иначе я ничего не смогу написать. На моем щите вырезан девиз: „Подлинность!“ Поэтому я так медленно и мало пишу. Мне очень трудно. После каждого рассказа я старею на несколько лет. Какое там, к черту, моцартианство, веселье над рукописью и легкий бег воображения! (…) Нужны цепкие пальцы и веревочные нервы, чтобы отрывать от своей прозы, с кровью иной раз, самые любимые тобой, но лишние куски». Как и почти всю информацию о его жизни, эти слова писателя можно поставить под сомнение. Как это у него нет воображения?

Первые рассказы были напечатаны в московском литературном журнале Маяковского «Леф» в 1923 году. Публикации продолжались также в журнале «Красная новь». В 1926 году сборник «Конармия» вышел отдельной книжкой.

…

Напутствие Горького, отправившего Бабеля изучать жизнь, долгое литературное молчание, наблюдательность, сбор материалов и, наконец, огромный талант способствовали появлению сразу большого мастера слова. Исааку Эммануиловичу исполнилось в 1924 году уже 30 лет.

Его конармейские рассказы «Переход через Збруч», «Смерть Долгушова», «Афонька Бида», «Комбриг два» и другие без преувеличения произвели сенсацию среди советской читающей публики. Надо заметить, что тогда в СССР существовала относительная экономическая свобода (НЭП) и столь же относительная свобода слова, которая зачастую сводилась к спорам «Леф» и РАПП, в какой степени писатели должны отражать в своем творчестве политику правящей и единственной коммунистической партии. Тем не менее существовала еще разная литература, в том числе и русская зарубежная, которая попадала в страну без особенных препон. Талантливые молодые писатели — Михаил Зощенко, Леонид Леонов, Борис Пильняк, Борис Пастернак и другие позволяли себе творить без оглядки на идеологические установки ЦК ВКП(б) или партийных литературных критиков. К ним прибавился и Исаак Бабель.

А партии требовалось прославлять Первую конную армию, которая сделалась одним из главных советских романтических мифов так же, как и ее усатый командир Семен Буденный. И вдруг первый ее описатель изображает боевые будни красных конников как жестокий мир профессиональных солдат, для которых убийство необходимое и обычное дело. Он не рисует словом лихие атаки и сражения с поляками, но описывает грабеж местного населения, допросы пленных. Он даже нигде не называет своих героев красными кавалеристами или буденновцами, а именует их исконно — казаки.

В коммунистическом мифе о Первой конной ее бойцы обычно предстают неизвестно откуда взявшимися умело сражающимися рабочими и крестьянами. Нет, ее составили принявшие сторону большевиков исключительно донские и кубанские казаки, с детства обученные воевать.

Рассказы Бабеля, резко приземлявшие уже сложенный миф, не могли не вызвать гнева тех, кто этот миф создавал — партийных критиков и партийного начальства. Его обвиняли в увлечении формой, из-за которой он забыл о правильном содержании, в отсутствии образов коммунистов, которые борются за переделку сознания казаков, крестьян-воинов, обвиняли, конечно, в жестокости, в чрезмерном внимании к жертвам войны среди мирного населения, особенно еврейского. Сам командующий Первой конной С. М. Буденный выступил в печати с резкой критикой «Конармии», рассказы которой назвал клеветой, небылицами и бабьими сплетнями.

Если Буденный в советском руководстве был в основном декоративной фигурой, то его друг Климент Ворошилов обладал реальной властью. Ворошилов написал на писателя-дебютанта жалобу в идеологический отдел ЦК партии. Читал и жалобы на Бабеля, и его тексты сам глава государства И. В. Сталин и как-то бросил, что Бабель писал о «вещах, которые не понимал».

И что же в результате? Хотя двадцатые годы еще не тридцатые, расстреливать писателей было еще не принято, но у власть предержащих были сотни способов заставить неугодного замолчать, перестать публиковать, испортить личную жизнь, лишить квартиры и т. п. А Бабеля преспокойно продолжают издавать. Потому что этот неоднозначный человек, ставший уже популярным, зачем-то необходим всесильной тайной службе Советского Союза ОГПУ.

Здесь интересно сравнение Бабеля с одной довольно странной фигурой из того же ведомства и его судьбой. Летом 1918 года положение Советской России было еще очень шатким. С трудом заключен мир с Германией, получена передышка для создания новой армии. И вдруг агент ЧК и член партии левых эсеров Яков Блюмкин, не таясь, в открытую убивает посла Германии в Москве графа Мирбаха. Поднимается мятеж эсеров против большевиков, погибают сотни человек. Восставшие даже берут в плен Дзержинского. В какой-то момент даже показалось, что советская власть висит на волоске. Зачинщика Блюмкина приговаривают к расстрелу, но оставляют в живых. Он делает быструю карьеру в разведке. Становится даже публично известным, дружит с Сергеем Есениным, Всеволодом Мейерхольдом, Николаем Рерихом и другими деятелями культуры. Причем нигде не скрывает, что был автором великой провокации, чуть не погубившей большевиков. Только в 1929 году в ОГПУ решают, что Блюмкин больше не нужен, и убивают.