Самые чужие люди во Вселенной - [33]

Вечером моя новая комната напоминала поле битвы. Я закрыл дверь и на несколько мгновений прижался к ней спиной. Как это странно, попасть в некий прямоугольник и понять, что здесь теперь и будешь жить. Кровать уже не слева, а справа. Письменный стол лицом к стене, а не к окну. Шкаф в ногах кровати. Повсюду груды неразобранных вещей. Мешки с книжками, старые тетради, блокнот, в котором я иногда рисую, чтобы убить время. Тетрадь, в которой я начал писать свою историю на субботнем занятии. Все лежало на полу, и я оглядывал комнату в попытке почувствовать себя дома. Она более квадратная, чем та, к которой я привык. Стены покрыты чем-то вроде кремовой ткани. Норбер определил взглядом знатока, что это стекловолокно. С потолка свисает голая лампочка. А главное, запах другой, смесь краски и моющего средства, от которой щиплет горло. Свежий ремонт во всей квартире. Я распахнул окно, всего минус один этаж, но вид совсем другой: внизу дорога, напротив такое же здание, как наше. Парковка с противоположной стороны, под балконом гостиной. Мне кажется, в этой квартире меньше света, чем в прежней. Проехали машины, потом мотоцикл, и, несмотря на жару и химический запах, я закрыл окно. Хотелось побыть в тишине.

Ну вот, сказал я себе. Это мой дом. В предыдущей комнате я провел тринадцать лет. А сколько проживу здесь? Я надел наушники и включил музыку на полную громкость. Густая, богатая гитара из From Beyond упала мне в уши, как будто сверзилась с сотого этажа объятой пламенем башни, именно это мне было нужно, чтобы вдохнуть полной грудью. Когда-нибудь эта комната станет такой знакомой, что я перестану ее замечать. Не знаю, любил ли я старую квартиру. Это была моя среда обитания, ее я тоже не выбирал, как не выбирал подвинуться на пятьсот метров в сторону. Просто мне кажется, что если уж переезжать, то лучше далеко, в другие места. Разведать новый квартал, новые маршруты, не довольствуясь такой банальной переменой. Я никогда не ездил за границу, не летал на самолете, не плавал на корабле, не бывал в Париже, мне тринадцать лет, я подросток, у меня есть время, я знаю. GPS в телефоне не сразу сообразил, что я переехал. Мне хотелось бы совершить кругосветное путешествие, посмотреть на далекие города, хотелось бы сказать отцу, что двенадцать дней назад в мою жизнь вошел незнакомец, хотелось бы снять груз со своей души, поднять его высоко над головой и бросить как можно дальше.

В тот вечер новоселья я сел на корточки, прислонился спиной к двери и впустил ночь в окно. Взял тетрадь, ручку и стал писать, что в голову придет.

О чем думает незнакомец, с утра до вечера запертый то в кладовке, то в бытовке? О своей семье? Есть ли у него где-нибудь любящие родные? Родители? Дети? Спутница или спутник? Может, это они приедут за ним через пятьдесят дней? Друзья? Компания? Когда он закрывает свои большие черные глаза, в которых не различить зрачков, видит ли он любимое лицо?

Думает ли о том крае, где жил, откуда родом? О доме? Своем или отчем? О городе? О деревне? О земле? Полях и высоком небе, облаках и ветрах, не тех, что дуют над нами? Скучает ли он по сладким или пряным ароматам, вдыхая пыль кладовки, сырость голых бетонных блоков, вонь от носков и пропотевшей одежды в бытовке? Мечтает ли вернуться домой или, если у него есть другая цель, добраться до нее – цели, ради которой он пошел на такой риск?

Я не могу поставить себя на его место, мне недоступны образы и звуки, рождающиеся за его белоснежным лбом, в маленьком черепе, под короткой щеткой волос. Может, он думает только об укрытии, о своем страхе, об охоте, жертвой и трофеем которой может стать? Слишком трудно влезать в чужую шкуру. Особенно когда – как я – мало что повидал в этом широком мире.

На следующее утро мы с Норбером сходили на стройку, удостоверились, что у незнакомца все в порядке, прослушали пятьдесят щелчков, а потом я позвонил Жюли. Она сняла трубку и сказала: «Джеф?» Я не сразу ответил. Своего номера я ей не давал. Честно говоря, даже не знал, зачем ей звоню. Она спросила, свободен ли я, и я кое-как согласился встретиться с ней перед нашим бывшим домом. Она как раз успеет предупредить Эллиота и прыгнуть в трамвай, будет через полчаса или чуть позже.

Остаток дня задним числом кажется мне галлюцинацией. Все было каким-то невзаправдашним. Я подошел к своему уже бывшему обиталищу, подождал, глядя в чисто-голубое небо, высматривая на парковке людей, которые следили бы за входящими и выходящими жильцами, а потом пришли Эллиот и Жюли, и началось необъяснимое. Жюли моментально заговорила со мной о камешке, который я носил в кармане, она никогда не ощущала ничего похожего. Она употребила именно глагол «ощущать», а не «видеть» или «трогать». Поинтересовалась, где я его нашел. Один короткий миг я искал, что соврать, а потом посмотрел ей в глаза и все рассказал. Все. Жюли ниже меня, она не худая, но тоненькая, носит каштановые волосы распущенными, я говорил и смотрел на нее, ее лицо оставалось неподвижным, не выдавало ни малейшего удивления. Я рассказал обо всем, включая российский болид и счет на дни, ведущий строго к появлению в нашей атмосфере неизвестного скопления Персеид. Я каждую минуту ждал, что она рассмеется или Эллиот скажет мне перестать над ними прикалываться. Но оба внимательно меня выслушали. Когда я закончил, Жюли спросила, нельзя ли увидеть незнакомца. Я объяснил, где он, а заодно, что новая моя кладовка переполнена. Отец Жюли славится тем, что помогает мигрантам, может, он что-нибудь сделает?