Самые чужие люди во Вселенной - [17]

Я собираю свои листки, приношу извинения писателю, Фату, всей группе: тем, кого слушал, тем, кого не послушаю, – и срываюсь с места.

Я бегу бегом.

На парковке отправляю эсэмэску.

Ты где?

Ответ ожидаемый.

Подвал.

Бегу.

6

Норбер в подвале не один, народ стекается едва ли не из каждой квартиры. Все до единой кладовки взломаны. Замки сорваны то ли фомкой, то ли ломом и, самое удивительное, просто так. Я прислушиваюсь к разговорам: люди открывают коробки, проверяют вещи – ничего не украдено. «Можно подумать, искали что-то конкретное», – говорит человек у меня за спиной. Запыхавшийся после забега, я лавирую между негодующими жильцами в сторону нашей кладовки, где меня ожидает брат.

Не что-то, думаю я, а кого-то.

Норбер сидит на седле велосипеда, встречает меня молчанием. Вслед за мной входит женщина – я узнаю маму Давида, мальчика, который когда-то был закадычным приятелем Норбера, а потом они постепенно потеряли друг друга из виду, – и спрашивает, пропало ли что-нибудь из вещей. Все на месте, отвечает Норбер поверх моего плеча. Женщина узнает его, останавливается и спрашивает, как он поживает и чем занимается. Норбер невнятно бурчит, что все нормально. Помолчав секунду, женщина приглашает его заходить в гости, Давид обрадуется. У брата каменное лицо. Он слабо кивает. Я уверен, он не пойдет. Ни за какие коврижки. Я немного знаю Давида, он отличник, первый ученик в классе; где у Норбера провал, там у него успех. Вплоть до того, что он гуляет с Лали, девочкой, которую они оба знают с начальной школы и в которую Норбер, думаю, был влюблен.

Интересно, что нужно сделать, чтобы дружбу не разрушили время, обиды и поворотные решения.

Мама Давида прощается и уходит. Я смотрю Норберу в лицо, жду, что он скажет. Голая лампочка светит так, что у него два колодца на месте глаз. Родители ушли, говорит он. Я услышал шум на лестнице. Спустился. Все носятся как сумасшедшие. Велосипед не украли.

Больше он не говорит ничего, поэтому я задаю главный вопрос, который меня гложет: а тот человек? Норбер делает неопределенный жест рукой и пожимает плечами. Никаких следов. Я осматриваю пол кладовки и понимаю, что Норбер прав. Действительно, человек не оставил ничего: ни бутылки с водой, ни салфетки, ни грязных носков. Либо он сам уничтожил то немногое, к чему прикасался, либо взломщики обнаружили его и уничтожили все, что могло о нем напомнить. Внезапно меня охватил страх: не совершил ли я огромную ошибку? Жаль, нельзя отмотать назад два последних дня. У белокожего беглеца крупные неприятности, не стоило мне вмешиваться. Вот так, в одиночку. Можно было позвать полицию, рассказать маме, не хранить все в тайне.

Норбер спрыгивает с велосипеда и делает мне знак выйти. Мы запираем кладовку – она единственная не пострадала, потому что единственная была открыта, – и направляемся к лестнице. На первом этаже стоят несколько человек и возбужденно разговаривают. До меня долетает слово «вандализм»: какая-то женщина жалуется, что у людей никаких моральных устоев. Кто-то обвиняет молодежные банды, дескать, ломают все забавы ради. Вообще, во всех районных бедах обвиняют подростков. Вроде Норбера и меня.

Не знаю, сколько лет тому человеку. Вряд ли он молод. А типу, который искал его в здании, лет не меньше, чем папе.

Полицию уже вызвали. Мы заходим в лифт. Как только двери за нами смыкаются, Норбер говорит, что я все сделал как надо и не должен себя корить. И снова я удивляюсь: как будто прочел у меня на лице, что я думаю. Если тот человек – нелегал, то полиция не помогла бы ему. Наоборот, его бы арестовали и тут же выслали из страны. Норбер пристально смотрит мне в глаза. «Ты дал ему кров и пищу, он переоделся, он набрался сил. Ты сделал все, что мог», – заключает он, и, прежде чем я успеваю ответить, двери лифта открываются.

Я делаю шаг вперед, и у меня в жилах стынет кровь.

Буквально.

Знаю, выражение странное, романное, и в студии писатель, наверное, заставил бы меня убрать подобную фразу, но именно это я и почувствовал.

Льдинки в жилах.

На площадке стоит тот самый тип, который встретился мне на лестнице и спросил про белого негра.

Лицо каменной твердости. Одет в легкую толстовку, джинсы, кроссовки. Перехватывает мой взгляд – я опускаю глаза.

Это он. Одежда другая, но я узнал его. Когда он обходил квартиры, был одет в костюм.

Долю секунды я не дыша жду вопроса, не шляется ли по дому чужак, но он молча проходит мимо, в лифт и исчезает за дверьми.

Натянутые нервы резко ослабевают, кажется, я даже стал на пару сантиметров ниже.

«Ты чего?» – спрашивает Норбер.

Я хочу ответить и вдруг понимаю одну вещь. Очень важную вещь.

Если этот тип ходит по этажам, значит, не нашел того, что искал.

«Человек из кладовки, – говорю я. – Он сбежал. Его не нашли».

Норбер таращит глаза, и я затаскиваю его домой. Я должен рассказать ему все, что знаю. Начиная с шума погони, от которого проснулся позавчера.

С высоты птичьего полета наш район – длинный прямоугольник, с одной стороны ограниченный скоростной магистралью, а с другой – башней. Мы с Норбером изучаем план по Google Street View. Представления не имею, что нам делать потом, но мы должны найти человека раньше, чем его преследователи. Норбер берет на себя южные кварталы, где уже идет реновация, а мне оставляет северные, немного меньше по площади. У него-то велосипед, а я пешком. Мы условились каждые десять минут обязательно обмениваться эсэмэсками и включить геолокацию на телефонах. Мы обсуждаем детали на полном серьезе, как герои фильма. Срочность не оставляет нам времени на раздумья, и в каком-то смысле так гораздо лучше.