Самоучки - [26]

— Карликовый тибетский терьер, — с гордостью поведал мне длинный, в изношенных спортивных штанах, штормовке и шапочке с помпоном, должно быть, хозяин этого терьера.

— Как дела? — Алла наконец обратилась к хозяину собаки.

— Какие у нас дела? — с нотками возмущения воскликнул длинный и отправился на подачу. — У нас делишки. — Он был высок и худ, словно знаменитый ламанчский идальго.

— Тебе надо на небо почаще смотреть. На звезды, — немедленно рекомендовала Алла, отобрала у него ракетку и неумело подбросила волан.

Длинный хмуро, исподлобья взглянул на пасмурное небо, грубо замалеванное рваными тучами.

— Тридцать лет только этим и занимался. И вот результат. — Он без ложно понимаемого стеснения показал многочисленные дырки от моли на своих штанах. В одну из них Алла засунула палец.

— Димка зарплату опять не получил, — сообщил длинный.

— А тебе — то что? — спросила Алла смеясь. Было видно, что такие разговоры ведутся здесь постоянно и намеренно, то ли в виде утешения, то ли в качестве развлечения.

Длинный многозначительно усмехнулся, а Савка зевнул и облизнулся.

— Дай грошик, — попросил длинный. — На сигаретки.

— На, — сказала Алла, доставая кошелек. — Сколько тебе, Альфонс Доде?

Длинный без церемоний заглянул в кошелек и аккуратно вытащил одну бумажку.

— На той неделе отдам, — пообещал он.

Не успел он договорить, как Савку вырвало. Шпроты еще не переварились, и рыбки легли на асфальт в том же положении, в котором лежали в банке, — одна к одной.

Игроки посмотрели друг на друга и несколько времени растерянно молчали.

— А потому что не надо на столе оставлять, — сказал длинный и покачал головой. — Ты мне испортил собаку.

Второй, которого здесь называли Дима — капитан, ничего на это не сказал и, посапывая, направился к волану. Все это он делал серьезно и с усилием, как будто выполнял нелегкую работу. Мы тоже прошли в подъезд.

— Кто это — Дима? — поинтересовался я.

— А, друг детства. Росли вместе. В нашем доме живет. Он военный.

— А этот, длинный?

— Тоже здесь живет. Он бывший скульптор.

— Что значит бывший? — Я даже поперхнулся. — Он что, секретарь райкома, что ли?

— Не знаю, — отмахнулась Алла. — Бывший. Он сам так говорит.

— А сейчас он тогда кто?

— Не знаю. Просто живет. Оба ужасные пессимисты, — сказала она, доставая из сумочки ключи. — Ты думаешь, они воланчиком играют?

— А чем?

— Это они свои несчастья друг другу посылают. “Обмениваются, понимаешь”. У них когда неприятности какие, так они в бадминтон играют. Всегда так.

— Пьют?

Алла задумалась.

— Да нет. Как все. В бадминтон играют, сам же видишь.

В комнате, где мы сидели, было два окна, и из одного нам было хорошо видно капитана и бывшего скульптора.

В книжной полке на атласных подушечках были закреплены советские награды: несколько медалей за освобождение восточноевропейских городов и орден Красной Звезды. За подушечками виднелись зеленые корешки собрания сочинений Гейне. Я остановился у этой полки.

— Да это бабушкины, — сказала Алла, заметив мой интерес. — Она воевала.

— А где она?

— На даче. Живет там круглый год.

— И даже зимой?

— И зимой.

— Ты такая красивая, — простодушно сказал я.

— Сплюнь, — ответила Алла.

Мы дружно застучали по столу.

— Это правда, — просто согласилась она, когда стук костяшек застраховал ее красоту. Мы стояли у окна и делали вид, что зачем — то ждем окончания игры.

Капитан и длинный скульптор еще были на площадке. Их спор продолжался в сгустившихся сумерках, при свете дворовых фонарей. Белый волан то стремительно летал от одного к другому, то нехотя, лениво взмывал вверх, мелькая среди оголенных ветвей. Наконец он упал в черную лужу и некоторое время оставался там, слабо подрагивая, как мотылек, угодивший в паутину. Савка подбежал и пытался схватить его зубами, стараясь не замочить лап.

Игра закончилась.

Был третий час унылой ночи. Мы лежали на кровати и не могли согреться, хотя в квартире было тепло. Секундная стрелка настенных кварцевых часов, сухо щелкая, шагала по светлому кругу, как караульный солдатик с негнущимися ногами, останавливаясь передохнуть на неуловимые доли того, что мы называем временем. Как — то боком двигалась по задворкам холодного неба бледная, немощная луна. Одинокие окна соседних домов еще исходили теплым ласковым светом.

— Почему они не спят? — спросила Алла.

Я уже придумал трогательный ответ — настоящее лирическое отступление. Для тех, кто не любит жить настоящим, самое удобное время — ночь. Ночью прошлое видней, будущее заманчивей. Один час похож на другой, ты волен творить свою жизнь как грезу. Ночь — это чистый лист, тогда как день — всего лишь расписание. Я хотел сказать это или примерно это, но Алла меня опередила:

— Ты боишься умереть?

— Уже да, — сказал я.

Спору нет, такой ответ в этих обстоятельствах как будто предполагал два истолкования, но я здесь имел в виду скорее естественный ход вещей, чем внезапно изменившиеся планы.

— А я не боюсь, — просто сказала Алла. — Я боюсь старости.

Ее кожа пахла какими — то очень известными духами, которые рекламируют каждый день повсеместно, и я — на самом донышке души — чувствовал себя обманутым.

— Ну да, — усмехнулся я и вспомнил девиз многих поколений, уже проросших могильной травой: — Жить быстро, умереть молодым.