Самоучитель по современной фотографии - [37]
Получилось так потому, что мы сняли один и тот же сюжет с различной диафрагмой. В первый раз требовалось установить большое число на объективе (скажем, диафрагму 11), и это повлекло за собой увеличение выдержки — пришлось даже установить фотоаппарат на штатив. Во второй раз мы уменьшили диафрагму (число), открыв полностью отверстие объектива (опять предположим, что это будет 2,8), а выдержка оказалась такой, что штатив уже не требуется и можно снимать с рук.
Глубина резкости зависит не только от диафрагменного числа, но и от расстояния между фотоаппаратом и точкой точной наводки на резкость. Зависимость здесь прямая.
При одной и той же диафрагме глубина резкости окажется тем больше, чем больше расстояние от фотоаппарата до объекта съемки. Стало быть, глубина резкости зависит от расстояния до объекта и величины диафрагмы.
Так, при одной и той же диафрагме, но разном расстоянии до объекта, глубина резкости окажется разной. Скажем, при диафрагме 5,6 резким окажется 10 % (эти проценты только для облегчения понимания) в ту и другую сторону от точки наводки. В таком случае, наведя резкость на объект в десяти метрах от нас, мы увидим, что окажется отчетливым все, что находится между девятью и одиннадцатью метрами. При расстоянии до объекта в один метр — между отметкой девяносто и сто десять сантиметров.
Практически все съемные объективы имеют шкалу глубины резкости: вправо и влево от отметки точной наводки на резкость расположены диафрагменные числа, которые показывают границы резко изображаемого пространства.
В рекомендациях по съемке классического портрета, например, настаивается на применении очень малого числа диафрагмы. Наведя резкость по глазам, мы получим отчетливый взгляд при рассеянном окружении, когда уже волосы на висках видны не волосинка к волосинке, а как изображенные художником-живописцем одним мазком кисти.
Любое применение особенностей глубины резкости ведет к поразительным отличиям. Я, как и обещал, не собираюсь давать советы и наставления, тем более в таком субъективном деле, как вкус и художественное видение. Самоучитель должен остаться самоучителем, а не учебником с мнением крутого мастера.
Однако Вам прибавилось работы. Вспомните упражнение «предварительной фотографии». Теперь Вам предстоит поупражняться и в представлении глубины резкости. Смотрите на сюжет и выбирайте на свой вкус.
Зернистость изображения. Зерно на фотографии придает изображению грубость пластики, когда порой трудно различить предметы. Конечно, как и всякое нарушение естественности, зернистость хороша в определенных сюжетах и никак не может быть применена повсеместно. Представьте себе портрет юного женского лица с грубыми чертами! А почти зимний ночной пейзаж околицы деревни будет выглядеть эмоционально и романтично.
Зернистость достигается применением особых проявителей или съемкой на очень чувствительную пленку. Если Вы возьмете фотоматериал в 3200 единиц ISO и станете снимать солнечный день, зерно Вам обеспечено. При ручной фотопечати с возможностью кадрировать изображение можно не печатать весь кадр, а «вырезать» сердцевину его, увеличив эту часть кадра до формата бумаги. При увеличении снимка зерно на пленке, проецируясь на фотобумагу, увеличивается во много крат.
Экспериментируйте! Учитесь видеть предварительно сюжет съемки как резкую «карандашную» картинку. Смотрите, как меняется впечатление. Если Вы действительно решили заняться фотографией, отпуск для Вас — самое подходящее время. Никто не торопит — снимай и снимай. Продумайте с вечера завтрашнюю съемку, выберите пленку, решите, что придется снять на оставшуюся часть фотоматериала после Ваших опытов… Уверяю: если никто из друзей и родственников не поставит Вам на вид за игнорирование общей компании, прекрасный день Вам обеспечен. Но, как говорят в преферансе, пятого игрока под стол!
Контрастность. Если видоискатель фотоаппарата в яркий солнечный день направить на здание с распахнутыми окнами и сфотографировать его — вместо окон на отпечатке окажутся черные «дыры». Такая большая разница в освещении предметов и называется контрастностью. Собственно, и любая другая разница в освещении (даже самая маленькая) может так же называться. Поэтому сюжеты съемки можно разделить на малоконтрастные, среднеконтрастные (правда, такого термина нет — есть понятие нормального контраста).
Большая же разность в освещении сюжета чаще всего приводит к негодованию. То ничего не видно в тени, так как замеряли экспозицию по освещенному предмету и более темные части в кадре даже не прорисовались. То лицо настолько переэкспонировано (замерялись по теням!), что выглядит совершенно белым пятном. И ничего тут не поделаешь. Наш глаз так мгновенно адаптируется к любым уровням освещения за какие-то доли мгновения, что мы и не замечаем «пустот чернеющих». Как только мы туда взглянули, зрачок принимает такую форму, какая подходит для рассматривания всех деталей.
С пленкой все происходит не так. Невозможно проэкспонировать часть кадра так, а другую часть — иначе. Тут что-нибудь одно. Однако и в таком несовершенстве есть свои плюсы, ибо фотография есть фотография, а не живопись, и ей присущи свои средства выражения. Иногда разница в освещении способна «спрятать» ненужные детали в кадре и наоборот, вычленить важное, которое освещено. При съемке портрета в студии именно так и поступают, устанавливая свет, добавляя чуть освещенности сзади другой лампой, снимая излишки света На лице, прикрывая часть прожектора рамками… «Руководя» контрастностью изображения, можно достичь впечатляющих успехов. Не сразу, а потренировавшись. Вам опять придётся вспомнить наше пресловутое упражнение и попытаться «увидеть» сюжет, словно высвеченный узким лучом, или, наоборот, слегка «просматривать» важную деталь, когда все остальное освещено. В таких случаях как раз скрытое и придает смысл фотографии и не теряет своей важности.
Группа «Митьки» — важная и до сих пор недостаточно изученная страница из бурной истории русского нонконформистского искусства 1980-х. В своих сатирических стихах и прозе, поп-музыке, кино и перформансе «Митьки» сформировали политически поливалентное диссидентское искусство, близкое к европейскому авангарду и американской контркультуре. Без митьковского опыта не было бы современного российского протестного акционизма — вплоть до акций Петра Павленского и «Pussy Riot». Автор книги опирается не только на литературу, публицистику и искусствоведческие работы, но и на собственные обширные интервью с «митьками» (Дмитрий Шагин, Владимир Шинкарёв, Ольга и Александр Флоренские, Виктор Тихомиров и другие), затрагивающие проблемы государственного авторитаризма, милитаризма и социальных ограничений с брежневских времен до наших дней. Александр Михаилович — почетный профессор компаративистики и русистики в Университете Хофстра и приглашенный профессор литературы в Беннингтонском колледже. Publisher’s edition of The Mitki and the Art of Post Modern Protest in Russia by Alexandar Mihailovic is published by arrangement with the University of Wisconsin Press.
Первая книга художницы Натальи Александровны Касаткиной (1932–2012), которая находилась – благодаря семье, в которой родилась, обаянию личности, профессионализму – всегда в «нужном месте», в творческом котле. (Круг её общения – Анатолий Зверев, Игорь Шелковский, Владимир Слепян, Юрий Злотников, Эдуард Штейнберг, Леонид Енгибаров, Ирина Ватагина…) Так в 1956 г. она оказалась на встрече с Давидом Бурлюком в гостинице «Москва» (вместе с И. Шелковским и В. Слепяном). После участия в 1957 г. в молодёжной выставке попала на первую полосу культового французского еженедельника Les Lettres Francaises – её работа была среди тех, которые понравились Луи Арагону.
«Пятого марта в Академии художеств открылась вторая выставка «Общества выставок художественных произведений». С грустными размышлениями поднимался я по гранитным ступеням нашего храма «свободных искусств». Когда-то, вспомнилось мне, здесь, в этих стенах, соединялись все художественные русские силы; здесь, наряду с произведениями маститых профессоров, стояли первые опыты теперешней русской школы: гг. Ге, Крамского, Маковских, Якоби, Шишкина… Здесь можно было шаг за шагом проследить всю летопись нашего искусства, а теперь! Раздвоение, вражда!..».
Книга известного арт-критика и куратора Виктора Мизиано представляет собой первую на русском языке попытку теоретического описания кураторской практики. Появление последней в конце 1960-х – начале 1970-х годов автор связывает с переходом от индустриального к постиндустриальному (нематериальному) производству. Деятельность куратора рассматривается в книге в контексте системы искусства, а также через отношение глобальных и локальных художественных процессов. Автор исследует внутреннюю природу кураторства, присущие ему язык и этику.
Книга И. Аронова посвящена до сих пор малоизученному раннему периоду жизни творчества Василия Кандинского (1866–1944). В течение этого периода, верхней границей которого является 1907 г., художник, переработав многие явления русской и западноевропейской культур, сформировал собственный мифотворческий символизм. Жажда духовного привела его к великому перевороту в искусстве – созданию абстрактной живописи. Опираясь на многие архивные материалы, частью еще не опубликованные, и на комплексное изучение историко-культурных и социальных реалий того времени, автор ставит своей целью приблизиться, насколько возможно избегая субъективного или тенденциозного толкования, к пониманию скрытых смыслов образов мастера.Игорь Аронов, окончивший Петербургскую Академию художеств и защитивший докторскую диссертацию в Еврейском университете в Иерусалиме, преподает в Академии искусств Бецалель в Иерусалиме и в Тель-Авивском университете.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.