Самоубийство как культурный институт - [72]

. Интимный дневник, публикующийся в виде газеты, или газета, написанная одним человеком, «Дневник писателя» включал рассуждения Достоевского о текущих событиях и социальных проблемах, отчеты о посещении им судебных заседаний, колонии для малолетних преступников и воспитательного дома, воспоминания детства, а также небольшие рассказы, выросшие из впечатлений дня[530]. Самоубийства (о которых писатель прочел в газетах[531] или услышал от собственных корреспондентов) занимали немалое место в «Дневнике». Читатели были активно вовлечены в издание Достоевского: в письмах к писателю они брали на себя роль газетных корреспондентов или сообщали о событиях своей интимной жизни[532]. Достоевский часто отвечал на такие письма публично (в «Дневнике», где помещались и выбранные места из этой корреспонденции) и частным образом — в личных письмах. Иногда он активно вмешивался в развитие событий. Так случилось в деле Корниловой, обвинявшейся в покушении на убийство (эта женщина выбросила из окна свою шестилетнюю падчерицу). Заинтересовавшись этим делом, Достоевский узнал, что в момент преступления женщина была беременна, отчего пришел к выводу, что она не может отвечать за свой поступок. Посещая ее в тюрьме и рассуждая в «Дневнике» о своих впечатлениях — в частности, и о том, как, «должно быть», случилось все дело и что «могло бы» произойти (т. е. прибегая к художественным реконструкциям), писатель возбудил активную симпатию в читателях и оказал влияние на исход дела (Корнилова была освобождена). В целом «Дневник», основанный на личном опыте, казалось бы, открывал для писателя непосредственный доступ к «действительности» — к событиям и к читателям.

В этой главе прослежен ход осмысления Достоевским некоторых из самоубийств, о которых он сообщает в «Дневнике писателя». Процесс осмысления (занимающий несколько месяцев) включает различные операции: Достоевский предлагает метафорическое чтение событий, разъясняет свою интерпретацию в ответ на вопросы читателей, подменяет реальное событие вымышленным (рассказом). Читатели активно участвуют в деле, выдвигая вопросы и возражения и предлагая себя и свой жизненный опыт в качестве дополнительного материала в этом совместном исследовании фактов действительности.

Смерть акушерки

26 мая 1876 года газета «Новое время» опубликовала предсмертное письмо молодой акушерки, которая отравилась морфием[533]. Достоевский подробно обсуждает этот случай в майском выпуске «Дневника»: «Ей было двадцать пять лет. Фамилия — Писарева. Была она дочь достаточных когда-то родителей, но приехала в Петербург и отдала долг прогрессу, поступила в акушерки. Ей удалось, она выдержала экзамен и нашла место земской акушерки; сама свидетельствует, что не нуждалась вовсе и могла слишком довольно заработать, но она устала, она очень „устала“, так устала, что ей захотелось отдохнуть. „Где же лучше отдохнешь, как не в могиле?“» (23:24).

Интерпретируя письмо Писаревой, Достоевский остановился на одном его пункте — денежных распоряжениях: «До странности занимают ее денежные распоряжения той крошечной суммой, которая после нее осталась: „те-то деньги чтоб не взяли родные, те-то Петровой, двадцать пять рублей, которые дали мне Чечоткины на дорогу, отвезите им“» (23:25). Из этой черты в письме самоубийцы писатель сделал далеко идущие идеологические выводы: «Эта важность, приданная деньгам, есть, может быть, последний отзыв главного предрассудка всей жизни „о камнях, обращенных в хлебы“. Одним словом, руководящее убеждение всей жизни, то есть „были бы все обеспечены, были бы все и счастливы, не было бы бедных, не было бы преступлений. Преступлений нет совсем. Преступление есть болезненное состояние, происходящее от бедности и от несчастной среды“ и т. д. и т. д.» (23:25). Истолкованная таким образом, смерть Писаревой больше не представляется бессмысленной; самоубийство — это последствие «материализма» (понятого Достоевским буквально, как интерес к материальному), а следовательно, и социалистических убеждений, которые он не колеблясь приписал самоубийце. (В своей идеологической интерпретации Достоевский ошибся: поглощенность практическими деталями предсмертных распоряжений описана американскими суицидологами как характерная черта психического состояния самоубийцы[534].)

Можно предположить, что самое имя молодой самоубийцы — однофамилицы влиятельного нигилиста Дмитрия Писарева — воспринималось символически. Предпосылки, казалось, были налицо: ходили слухи, что преждевременная смерть Писарева (который утонул в 1868 году) была самоубийством. Более того, за год до смерти Надежды Писаревой, в июне 1875 года, газеты сообщили о самоубийстве сестры знаменитого критика, Екатерины (в замужестве Гребницкой), молодой женщины, которая, как и ее однофамилица, предавалась изучению естественных наук и также умерла от «скуки жизнью»[535] (это понятие заимствовано из римского быта; taedium vitae, согласно римскому праву — приемлемая причина самоубийства).

Символическим потенциалом обладал и тот факт, что самоубийца служила земской акушеркой. (В подготовительных материалах к «Дневнику» Достоевский сделал выписку из газетного сообщения о самоубийстве еще одной акушерки, 24:72.) Тема беременности и родов занимает значительное место в «Дневнике писателя». Самая мысль о самоубийстве, как сообщает автор, странным образом пришла ему в голову во время посещения воспитательного дома: «И почему это я раздумался о самоубийцах в этом здании, смотря <…> на этих младенцев?» (23:24). В самом деле, почему? Причина ясна читателю, чуткому к символической логике «Дневника писателя»: как и младенцы, отданные в воспитательный дом, молодые самоубийцы из числа нигилистов — это «выкидыши» общества (Достоевский прямо употребляет это слово, 23:26). Соположение двух образов, младенцы-подкидыши и юноши-самоубийцы, создает метафору: самоубийца — выкидыш матери-России. Акушерка Надежда Писарева, самоубийца, выступает, таким образом, в роли одновременно и преступницы и жертвы, и индивида и части общественного тела. Ясно, что общество, которое пользуют такие акушерки, как Надежда Писарева (или Виргинская, героиня «Бесов», которая принимает роды у жены Шатова), — обречено.