Самоубийство как культурный институт - [56]

.) В своих романах Достоевский воплотил кантовский принцип антиномий чистого разума в виде убийственных коллизий в жизни конкретного человека[436]. Сам Достоевский принадлежал к числу тех, для кого бессмертие души было личной необходимостью. Сидя возле тела скончавшейся жены, Достоевский записал в записной книжке: «Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей?» Вместо ответа он принялся рассуждать об идее бессмертия души и учении материализма. Смысл последнего был ясен: «Учение материалистов — всеобщая косность и механизм вещества, значит смерть. Учение истинной философии — <…> жизнь бесконечная» (20:173, 175)[437]. Принять выводы материалистической науки значило отказаться от жизни бесконечной и от свидания при воскресении. Достоевский слишком многих схоронил, чтобы пойти на это, однако, как призывал Кант, в своих романах он дал слово и противоположной стороне, учению материалистов.

Обращаясь к актуальной для современников теме самоубийства, Достоевский не задавался вопросом «что такое самоубийство?». Его занимал другой вопрос: «Что, если Бога нет и нет бессмертия души?» Ответ был ясен: это значит смерть. Как рассуждали некоторые из его героев, тогда все позволено, даже убийство и самоубийство. В романах Достоевского самоубийство — это ответ на вопрос о бессмертии души, когда он решается в рамках учения материалистов.

Метод

Бродя по улицам Петербурга, среди пьяниц, проституток, самоубийц, Раскольников, герой «Преступления и наказания» (1866), рассуждает об «отбросах общества» и о судьбе сестры в терминах моральной статистики:

Это, говорят, так и следует. Такой процент, говорят, должен уходить каждый год… куда-то… к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не мешать. Процент! Славные, право, у них эти словечки: они такие успокоительные, научные. Сказано: процент, стало быть и тревожиться нечего. Вот если бы другое слово, ну тогда… было бы, может быть, беспокойнее… А что, коль и Дунечка как-нибудь в процент попадет?.. Не в тот, так в другой?..(6:43)

В это время в периодической печати шли дебаты о смысле данных моральной статистики, которая — как понимали это некоторые авторы — «проявила закон природы, согласно которому определенный процент населения был обречен на пьянство, проституцию, преступление и самоубийство»[438]. (Трактат Адольфа Кегле «О человеке» появился в русском переводе в 1865 году и вызвал множество откликов[439].) Среди героев романа есть и сторонники новых наук — так, Лебезятников обходит знакомых с книгой «Общий вывод положительного метода», антологией западных трудов по моральной статистике и материалистической физиологии, вышедшей в Петербурге в 1866 году[440]. Может показаться, что в своем романе, изображающем убийцу, проститутку, пьяницу и самоубийцу, Достоевский обращается к проблеме обреченных с помощью иного метода, нежели «положительный» метод позитивистских наук. В самом деле, писатель имеет дело не с процентами, а с индивидуальными случаями, не с телом, а с сознанием человека, или идеей. Согласно Бахтину, герой Достоевского — это лишь носитель определенной идеи. Продолжая эту мысль, метод Достоевского — показать, как абстрактная идея развивается, будучи воплощенной в исторически и психологически конкретном индивиде. Главный проект в годы после ссылки — проверить на конкретном человеке учение материализма и атеизма. Герой (человек из подполья, Раскольников, Ипполит, Кириллов, Иван Карамазов, Смердяков) — это человек, «зараженный атеизмом» (10:269), лишенный веры в Бога и бессмертие; сюжет — развитие в жизни человека и общества первоначальной гипотезы «если нет Бога и нет бессмертия души». В этом смысле Достоевский пользуется методом, заимствованным у позитивистов — экспериментальным методом[441]. Пространство романа — это лаборатория, в которой растет идея, подлежащая опытной проверке. Тем самым Достоевский как бы предвосхищает идеи Эмиля Золя, который в очерке «Экспериментальный роман» (1879) предложил применить идеи Клода Бернара, создателя экспериментальной медицины (его «Введение в экспериментальную медицину» появилось в 1865 году), к литературе, строя романы по образцу медицинских экспериментов. Метод Достоевского близок к экспериментальному методу Бернара и Золя, однако он занят другим объектом. Золя оправдывал применение в литературе экспериментального метода тем, что «метафизический человек — мертв». «Вся наша территория, — заявил он, — преображена приходом физиологического человека»[442]. По мысли Золя, именно физиологический человек должен был стать новым объектом романа. В своих романах Достоевский применил экспериментальный метод к метафизическому человеку, отказавшись удостоверить его смерть.

О генеалогии метода

Экспериментальная модель Достоевского не была лишь продуктом позитивизма 1860-х годов, а имела и корни в культуре романтизма. Среди прямых источников этого метода — «Русские ночи» Владимира Одоевского (1844), книга, которая познакомила русского читателя с романтической эпистемологией[443]. Некоторые из фрагментов, составляющих книгу Одоевского, это своего рода протоколы таких экспериментов, словами Одоевского, «символические прозрения в происшествие такой эпохи, которая по естественному ходу вещей должна бы непременно образоваться» — в том случае, если бы человек мог