Самоубийство как культурный институт - [42]
Согласно свидетельствам современников, смерти Демерта способствовали и личные обстоятельства — несчастная любовь, а также серия смертей и самоубийств в семье. После этих испытаний, писал Скабичевский, Демерт стал «живым трупом»[340]. Племянник Демерта, Платон, покончил с собой в январе 1871 года. Самоубийство занимало значительное, едва ли не центральное место во внутренних обозрениях Д. в «Отечественных записках» в 1871, 1872 и 1873 годах. Именно в эти годы «эпидемия самоубийств» бушевала на страницах русской печати. Усматривая (подобно другому журналисту, Суворину) в своих личныхдрамах общественное явление, Демерт прилагал особые усилия к обнаружению и обнародованию общественных язв, таких, как повальное пьянство, преступления, самоубийство, причины которых оставались для него (как и для других) тайной. «Что же за причина такая, однако же, всех этих ужасов, повторяющихся в последнее время почти так же часто, как случаи смерти от тифа, лихорадки и проч.?» — вопрошал обозреватель на страницах «Внутренней хроники», где он упоминал и о самоубийстве казанского гимназиста, оставшегося неназванным[341]. Когда умер сам Демерт, его собратья по перу описали его безвременную и загадочную смерть в терминах общего для всей профессии языка. Так, в воображении коллеги-публициста (Скабичевского) тело обозревателя Демерта — вскрытое тело безымянного арестанта — слилось с телами преступников и самоубийц, судьбу которых Демерт описывал в своих хрониках: «А где его могила? И есть ли у него могила? Может быть, его, как безвестного арестанта, умершего в части, отправили в университетский анатомический кабинет и там распотрошили рядом с трупом одного из жуликов, с которыми он был захвачен»[342]. В конце концов личность, жизнь и смерть журналиста были поглощены сетью метафор, которую он сам сплел[343].
Заключение
В обсуждениях темы самоубийства в русской печати 1860–1880-х годов нашли выражение различные социальные, научные и философские проблемы и различные идеологические позиции. Образы обезображенного тела самоубийцы, часто появлявшиеся на страницах газет и журналов, стали эмблемой разложения социального тела — русского общества эпохи Великих Реформ. Для позитивистов самоубийство было пробным камнем в принципиальном вопросе о свободе воли (и сильным аргументом в пользу детерминизма). Их противники видели в самоубийстве результат позитивистского мировоззрения. Для них судьба самоубийцы отражала судьбу общества, лишенного религии, — тело, лишенное души, само собой обращающееся в ничто. Для позитивиста тело самоубийцы представляло роковую загадку и трагический упрек — свидетельство недоступности знания о причинах явлений душевной жизни, следы которой оставались неуловимыми в материи. Сознание бессильности человека определить причинно-следственные связи привело к тому, что надлежащее, но ускользавшее объяснение было найдено в самом дискурсе, которым пользовались русские публицисты, — тело самоубийцы приобрело вторую жизнь как культурный символ.
Аппендикс. В двадцатом веке: эпидемия 1906–1914 годов
В начале двадцатого века, вскоре после революции 1905 года русская печать вновь наполнилась сообщениями об эпидемии самоубийств. Тема самоубийства буквально наводняла русскую печать вплоть до 1914 года, когда с началом первой мировой войны она практически исчезла и со страниц газет и журналов, и из профессиональных публикаций. Как и в 1860–1880-е годы, в 1900-е годы внимание современников привлекла именно повторяемость и регулярность числа самоубийств, осмысляемая как «эпидемия»: «Увеличение за последнее время самоубийств привлекло к себе общее внимание. Настоящий год представляется в этом отношении исключительным. Мы встречаемся не только с значительным количеством самоубийств, но и с эпидемическим их характером», — писал в 1908 году в педагогическом журнале «Вестник воспитания» доктор И. Майзел[344]. Годом позже в том же журнале другой автор настаивал именно на идее эпидемии: «за последние три года в России свирепствует „эпидемия“ самоубийств»[345]. (В начале двадцатого века педагогические журналы взялись за обсуждение самоубийства; так как считалось, что эта «эпидемия» в особенности поразила молодых людей и подростков.) «Мы переживаем, можно сказать, эпоху самоубийств во всевозможных их видах», — вторил (в том же 1908 году) в ироническом тоне критик А. Пешехонов, обозреватель журнала «Русское богатство», где он помещал свои обзоры текущих событий «литературы и жизни»[346]. Тот же факт, без всякой иронии, констатировал земский активист врач Д. Жбанков в научной статье, заказанной тем же журналом: «Наличность эпидемии самоубийств очевидна»[347]. Согласно статистическим данным, которые регулярно публиковались в органах массовой печати, увеличение числа самоубийств было зарегистрировано в 1906 году и продолжало резко увеличиваться в каждом следующем, вплоть до 1913 года
