А тот, кто захочет измерить линейкой веру, измерить любовь, — иссохнет сердцем, так никогда её не изведав…
И Надя её изведала.
* * *
… И отцвела весна. И пришло лето. И на Троицу Надя с Георгием стояли в Крестовской суздальской церкви — стояли у алтаря. А перед ними горели золотом ризы епископа Федора — как твердыня предстоял он перед алтарем, перед дарами распахнутых царских врат, свершая одно из семи святых таинств — венчание.
— Силою и славою венчай я! — гремел владыко Федор. И горячий воск венчальных свечей капал новобрачным на пальцы.
И венцы возложены были прямо на их склоненные головы, и крепко охватили им лбы, и высились, увенчанные силой и славой креста.
И пел детский хор чистыми тоненькими голосами, разносящимися под сводами храма, где, кроме новобрачных, не было никого — ни верующих, ни зевак. То был дар владыки Суздальского Валентина, знавшего Георгия с детских лет и бывшего его духовным наставником.
И мир отхлынул от них, а души их поднялись, раскрылись и в цветенье своем растворили все прежние чувства…
И Надя впервые познала, какова же сила и власть священника, предстоящего за них перед Богом — лицом к Лику Его, когда малые сии ведомы им были, а он — предстоятель их душ — оборонял своих деток, заслоняя их от суеты мира сего за своей могучей как башня, облаченной в сверкавшую броню ризы спиной…
И на ризе его, прямо перед глазами у них, сияла роза — золотой, горевший ясным огнем цветок. Символ света, уподобленный солнцу.
А потом новобрачных повезли на Рубское озеро — праздновать. И молодые монашки входили в воду, чтобы вымыть зелень и овощи и сохранить неувядшими их цветы, которые подарили им. И улыбались, радуясь необъятным голубым далям.
А дети из местной церковной школы — те, что пели, и много других, плескались, ныряли и выбегали на травку, и переполнялись июньским теплом щедрого благодатного дня…
А навстречу Наде с Георгием из лесу шел, стуча посохом, — в розовом шел облачении, — сам владыко Суздальский Валентин.
На траве расстелили шкуры и скатерти, положили на них нарезанного хлеба и зеленого луку, соли насыпали, сварили в казане на костре рыбный суп — для монашек, и другой — из тушенки с картошкой и макаронами — для священства, гостей и детей.
Встали вкруг этого земного стола, прочитали молитву и запели величание новобрачным.
— Мно-о-о-гая ле-е-ета! — разносилось над озером, над пропитанным солнцем лесом, над примятой травой и костром, над которым в необъятном казане уже томился плов.
— Многая лета!
Бабочки, — синие, полосатые, — никогда ими прежде не виданные, впархивали в круг трапезничающих и уносились к трепетавшим от легкого ветра кустам, обступавшим лужайку. А чайки подстерегали добычу и, едва священство с детьми уплыли по водам на трех синих катамаранах, ринулись с лету к распаленному казану и стали выхватывать из него обжигающие волокна мяса.
А Надя с Георгием остались сидеть, охраняя от чаек съестное, остались, не в силах уйти от этого самобранного, самого дорогого и доброго в их жизни стола, — остались, чтобы навеки впитать и запомнить святую заботу этого дня, озаренного венчальным светом.
И Надя, — оглушенная, просветленная любовью к миру, молчала… А Георгий, глядя на озеро, где в ясной дали розовела на синем катамаране фигура владыки, стоящего во весь рост, прошептал ей слова из Послания Иоанна:
— В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх…
