Самодурка - [6]

— Да. Пропал. Он у вас?

— Да, что вы, Наденька! Конечно же нет! А-а-а, понял теперь чего вы на меня-то подумали. Так это же я пошутил там, в вагоне — вы понравились мне очень, вот я, так сказать, образно выражаясь, и намекнул, что… — он перевел дыхание, — что, мол, взял бы вас, да украл! Когда это случилось?

Электричка взвизгнула, прыгнула и понесла.

— Это… Да, вот-вот, совсем недавно. Я заснула, меньше часа спала, наверное. Проснулась, а его шлейка обрезана.

Надя без сил опустилась на скамью рядом с ошарашенным Алексеем. Она машинально прижимала к груди полуопустевший пакет с едой, который зачем-то с собой прихватила. Слезы навертывались на глаза помимо воли и, не отрываясь от сочувствующего, доброго взгляда этого человека, которому она сразу поверила, Надя стала рыться в пакете, вспомнив, что там должны быть салфетки. Тушь, хотя бы, не потела…

Она нащупала скомканную бумагу, поднесла к глазам.

— Что вы делаете? — Алексей мягко отвел её руку, — это же газета! Сейчас… — он пошарил в карманах и вынул чистый выглаженный носовой платок.

— Что? — она сейчас плохо соображала.

— Газета! Возьмите платок — такие глаза нельзя газетой…

Надя, наконец, сообразила в чем дело. Ее рука не салфетки нащупала, а тот комок с мусором, который она смела в газетку в купе и сунула в свой пакетик. И сейчас этот газетный ком медленно, как живой, разворачивался у неё на коленях.

— Где вы это взяли? — Алексей без смигу глядел на этот шевелящийся ком.

— Что?

— Вот это. То, что в газету завернуто.

Надя взглянула — труха. Та самая, которую Ларион просыпал с верхней багажной полки, когда сдуру распотрошил чьи-то лежащие там мешки.

— Это… мусор. Я подмела и в пакет засунула, чтоб потом выбросить.

— Это не мусор. Это маковая соломка.

3

— Маковая соломка… — севшим голосом простонала Надя, глядя под ноги.

На полу под лавкой валялись окурки, обгоревшие спички, а между ними лениво перекатывалась пустая бутылка водки.

— То есть? — она вопросительно взглянула на Алексея.

— Сырье для производства наркотиков, — заключил тот, с тревогой глядя на нее. — Откуда это у вас?

— Это Ларион…

Надя говорила медленно, как в полусне. Внешне она будто бы помертвела, но это впечатление было обманчивым — внутри в ней все подобралось, словно состояние сжатой пружины помогало ей перемочь этот страх, что внезапно смерчем, лавиной пал на нее… Словно мышечное напряжение помогало что-то понять, связать воедино ускользавшие нити реальности, — облегчало работу мысли.

— Он залез на багажную полку… там были мешки. Вот. Это оттуда. Он, видно, их разодрал. Он обожает все драть!

Она улыбнулась вдруг Алексею с внезапной мягкостью. Такая всепонимающая и всепрощающая мягкость и теплота во взгляде бывает у мудрых, стойких, сумевших смириться с судьбой старух.

— Ну что ж… Надо мне возвращаться. Извините меня, Алеша. Всего вам хорошего.

— Погодите, Надя! — тревога в его голосе нарастала. — Куда вы теперь? Поезд-то ваш ушел.

— Да, — усмехнулась горько, — мой поезд уже ушел!

— У вас хоть есть деньги на билет до Москвы?

— Есть. Не беспокойтесь, я… со всем этим… разберусь, — с видимым усилием выдавила она, разделяя слова короткими паузами, словно было трудно дышать. Иль выискивала в этих словах какой-то особый смысл, пока ещё для самой неясный…

Надя поднялась, скомкала газету вместе с её жутковатым содержимым и резко зашвырнула обратно в пакет.

— Я пойду. Счастливо вам! — её голос снова окреп.

— Надя, — Алексей тоже поднялся, — если я окажусь в Москве, как мне разыскать вас?

— Зачем?

— Ну, повидать… Узнать про кота.

— Кота я верну. Видаться нам незачем. Вы хороший человек, Алеша, и спасибо вам. Всего вам самого доброго! Ну… я пошла.

И, резко развернувшись, рванулась вперед как на старте. Выстрел уже прозвучал!

— Надя, все будет хорошо! — крикнул ей вслед Алексей.

Ответа не последовало. Она скрылась за дверьми тамбура стылой уральской электрички, даже не обернувшись. И бегом — по вагонам — под стук своих каблучков… Точно там, позади — разъяренная толпа, настигавшая с посвистом и улюлюканьем.

«Вот видишь — первый шаг уже сделан. И ничего, что он оказался неверным — этот шаг, ничего, что ложный этот след… Зато я узнала. Узнала! Немного, но уже кое-что… А это добрый знак. Алеша… дай тебе Бог! Ты, видно, нормальный парень. У тебя своя дорога. А у меня — своя. Я иду. Иду! Слышишь, время?! Я не дам тебе меня обогнать. Я успею, я выберусь… обязательно. Только как же мерзко все это!»

* * *

На первой же остановке выскочила на хрупнувший снег безлюдной платформы и бегом к противоположной — в обратный путь.

Скорее, только бы скорей — ждать не могу! Не могу-у-у! — выло в душе. Только бы двигаться, все время двигаться, без остановки, без пауз. Пауза для меня — это все. Конец! А, вон, кажется, электричка… она! Ах, беда, я же не считала, сколько остановок проехала — какая отсюда по счету станция этот Енаул проклятый…

Поезд подполз, остановился. Двери зашипели, раздернулись. Вошла, села. Народу в вагоне мало. Знобко. Темно.

— Вы не подскажете, когда Енаул? — обратилась она к старику, что сидел напротив.

— Через две остановки. Третья, считая от этой.