Самодурка - [35]

За столом воцарилось молчание. Петер сглотнул ком в горле — Инна, протарахтев ему шепотом на ухо всю историю, извинилась и вышла.

— Дорогие мои! — Дато поднялся, царственный и спокойный. — Выпьем за то, чтобы в этом году мы сумели отличить иллюзии от реальности. Чтоб не гнались за призраками и не гневили Бога, изображая из себя всуе борцов за правду. И не пытались постигнуть то, чего понять невозможно. Я думаю, что все настоящее возникает тихо и незаметно. Так давайте двигаться осторожно, мало-помалу, без шума, без лозунгов… Петер, ваше здоровье!

12

— Надя, вы меня слышать? — Петер склонился к самому её уху.

— А? Ой, извините, я задумалась.

— Надя, скажите, вы не бояться? — он попытался обойтись без помощи Инны и прилепился к Наде с этим вопросом, как бы переводя дух после трудного разговора.

— Не боюсь? — переспросила она. Он кивнул. — Чего?

— Эта война — Чечня. Косово… Мир не стоит на нога. Здесь, Москва, бандиты, террор и… ждать месть. Страх в Москве! Вы… вам не так?

Она вскинула на него удивленный взгляд.

— Я об этом не думаю. Просто живу. У нас все время что-то взрывают, кого-то убивают — бизнесменов, журналистов, стариков из-за квартир… у нас квартиры в Москве очень дороги — дороже, чем в Европе. Вы один поздно вечером не ходите — не стоит…

— Так вы бояться?

— Я? Да, боюсь. Я боюсь, что потеряла кота.

— Потеряла… кого?

— Ну, кота! Кошка, кэт, не знаю как это по-немецки… У меня украли кота. И ещё я боюсь, что мой муж разбогатеет.

— Что?

— Муж. Мужчина. Он делает свой бизнес. И я боюсь, что этот бизнес его сломает, убьет.

— Кто убьет? Кто-то хотеть его убить?

— Да, сам себя он хочет убить!

— Не понимаю…

— Душу убить, понимаешь? Смерть — она внутри. Все внутри, понимаешь? А я… — и вся её нежность к Володьке вдруг прихлынула к сердцу, заметалась в душе.

«Не могу без него — дышать нечем, ну что ты за дура, что за толк от твоего дурацкого гонора?!»

Слезы вскипели и вынырнули в уголках глаз. Она вскочила, не замечая уж ничего вокруг, и, едва не споткнувшись о собственный стул, кинулась в ванную… Не сразу её отыскала — тушь уже потекла и Надя тыкалась в белые незнакомые двери наугад. Наконец нашла нужную дверь, заперлась изнутри и разрыдалась навзрыд.

Холодная вода, насморк, чужое мыло, чужое полотенце и лицо в зеркале тоже чужое: испуганное, покрасневшее, какое-то голое без косметики — враз постаревшее лицо…

Тушь, подводка, румяна, ласковые прикосновения помады — все с собой, в сумочке — хорошо, что не позабыла прихватить дома, с утра. А то ведь сорвалась как…

… Ох, и разозлилась же на себя, кулаки стиснула и — хрясь ими с размаху о край голубой раковины! Резкая боль отрезвила и чуть приглушила страх.

И — четко выговаривая слова придушенным шепотом, глядя на себя в зеркало — с ненавистью, с отвращением, сообщила себе:

— Не девочка! Устроила невесть что, значит расхлебывай! А бежать-то уж некуда… Ляпнула мужику с дуру: «Встречай где хочешь!» — вот и получай по заслугам! Да я бы от такой истерички давно гуляла… Ну хватит, заткнись! Главное сейчас — не Володька, главное — мой обет. Ты КОМУ дала его, помнишь? Вот так-то. Сегодня, ладно уж, догуляй, потом как следует отоспишься и завтра — за дело. С Новым годом, глупый мой Ларион!

* * *

Новогодняя ночь не спеша распускала прошлогоднее вязанье, и с течением времени потихонечку наматывался клубок, сотканный из желаний и помыслов, из пустых обид и болтовни тех, кто побывал в этом доме неподалеку от кольцевой, и теперь все это навсегда стало его достоянием.

Под утро ночь отняла у праздновавших все силы, выронила клубок, и он закатился куда-то, а на пороге застыл первый зыбкий рассвет — безнадежный, продымленный и пьяный.

Надя отыскала Марготу, прикорнувшую на тахте в тихой келье хозяина, и принялась будить, расталкивая за плечи. Но та только слабо отмахивалась: пусти, мол, отстань — дай поспать…

В доме многие спали, но иные ещё колобродили. Петер только что вызвал по телефону такси и сидел, глядя на руки, сложенные на скатерти перед собой. Он о чем-то задумался, вернее, боролся с думами на границе яви и сна.

Глубоко погруженный в себя, он, тем не менее, тотчас заметил вошедшую в комнату Надю, привстал, приглашая её присесть рядом, и с какой-то ясной покорностью улыбнулся ей.

Надя, такси, — все ещё улыбаясь, еле выговорил Петер.

Эта ночь — бесшабашное, безудержное русское застолье — совершенно выбила его из колеи.

— Спасибо, Петер. Я сама доберусь, не беспокойтесь…

Она помахала ему ладошкой и как кошка — неслышно — на внешне вялых, но чутких лапках, прокралась к входным дверям.

И только было начала натягивать сапоги, как её подхватил невесть откуда взявшийся хозяин, — Надя думала, что он давно спит. Заговорщически приложив палец к губам, он повел свою пленницу на кухню.

На широкой смятой подстилке в углу напротив плиты лежала Чара. А возле неё — несколько толстых пушистых комочков размером со взрослую кошку. Они чмокали, припав к маминому животу, и слабо пошевеливали мохнатыми сосисками своих хвостиков.

— Надь, я слышал, у тебя украли кота, — немного пошатываясь сообщил Георгий. — Вот, выбирай!

— Но… это же… та-а-а-кие ба-а-а-льшие соба-а-ки… Оно меня съест!