Самодурка - [29]

— Мой.

Георгий снял очки, привычным жестом потер переносицу, и Надежда впервые разглядела его глаза — синева лучилась в них переливчатым ясным светом, взгляд был спокоен и тверд, но незнаемое затаилось в нем, как будто ход в небеса… и горело светоносным потоком.

Взгляд мужчины… как бы это сказать, — подумала ошеломленная Надя, плоский, что ли… В нем угадывается дно — как в обмелевшем колодце. А тут… Даже не по себе стало, когда он так на меня поглядел, — словно из звездной бездны…

Георгий надел очки и взглянул на часы.

— Ого, скоро одиннадцать!

… И словно крышка захлопнулась. Даль небес не глядела больше на Надю, и встрепенувшееся в ней волнение мигом прошло.

Да, оно и к лучшему, — подумалось ей, — ишь, вспорхнула! Нечего трепыхаться — цветом небесным тут у нас владеет Лидок!

— Какое, оказывается, великое искусство — балет! — он подлил ей немного вина в бокал. — Я даже близко не представлял себе его сути. Совершенно выпадающее из времени искусство…

— То есть?

— Любое время — оно житейское, к земной суете привязанное. А уж наше-то… А балет, кроме высочайшего мастерства, требует внутренней отстраненности от суеты… особых душевных сил. А точнее — духовных. Впрочем, что это я, — так у любого истинного художника.

— А что, душевное и духовное — это разные вещи?

— Очень разные. Но это разговор особый — для него время требуется, на бегу не поговоришь…

— А разве мы сейчас на бегу? — Наде смерть как хотелось противоречить!

— В каком-то смысле… Так вот, я все гну о своем — это же удивительно, как человек, живущий в нашей корявой реальности, способен стать воплощением духа музыки, образом совершенной гармонии и не знаю, чего там еще… Тончайшее искусство! Полу взгляд, полу вздох… светотени, полутона, и эта парящая невесомость… Намеки, понимаете? Отблески чего-то высшего. Иной высшей красоты, — такой, которая органична как вздох… Не знаю, я сбивчиво говорю. Это мне ещё не родное, да никогда и не станет родным — я ведь, как все, только зритель. А вот вы…

— А что я?

— Вы несете в себе этот намек.

— ???

— Ну, не знаю… я просто вижу в вас крылатость души. Она в вашем облике, в чем-то неуловимом и драгоценном. Понимаете, вы из тех, кому адресован зов. Важно только его расслышать.

— Я не совсем вас понимаю.

— Надюша, давайте лучше «на ты» — так быстрее поймем друг друга. «Вы» между родными — это нелепость.

— А мы, что, родственники?

— В каком-то смысле. Мне кажется, есть родство по крови — это очень часто ложное родство, которое соединяет абсолютно чуждых друг другу людей. Кровное родство — это, порой, только внешние узы. А духовное — оно как невидимый тайный узор… И люди, ведомые свыше, влекутся друг к другу, чтобы ткать, вышивать свой узор.

— А как вы распознаете своих родных? — В Наде вдруг ожил внезапный интерес к этому странному разговору, но вместе с тем привычный дух отрицания мешал ей довериться этому. — У них, что, клеймо на лбу? Или, как сейчас говорят, третий глаз?

— Это… это в глазах, в выражениях лиц, в их тональности, что ли… На лице всегда отсвет внутренней жизни… если она вообще есть. Сейчас это редкость. Хотя нет, я не прав. В тяжелые времена живые ростки, может, и реже, но ярче. А суть человека видно сразу. Конечно, тому, кто умеет видеть… Да что это я — вот, взгляни!

Георгий выдвинул ящик письменного стола, извлек из него футляр для электробритвы с маленьким зеркальцем внутри. И поднес это зеркальце к Надиному лицу.

— Это ведь на лице написано — у тебя дар, Надя! Дар Божий. И ты просто обязана воплотить этот дар. Ты же за этим и пришла сюда — не ко мне конечно, не в эту квартиру, — а вообще в этот мир. И как хорошо, что ты есть в этом диком мире — живая, такая вот, с этой твоей изысканной беззащитностью, с этими вот глазами… Да, не ерзай ты — это не комплимент! Я понимаю, что быть такой сейчас — участь довольно жестокая! Когда все продано, когда убивают просто так — оттого, что кто-то посмел занять чье-то место на автостоянке… Все гноится и даже воздух устал — уж очень смердит! А мы дышим, как бы махнув на себя рукой, с безразличием или со злобой. Мы злобнодышащие! Так помоги нам глотнуть свежего воздуха!

— Да, что вы в самом деле…

— Не вы, а ты!

— Ну, хорошо, ты! Что ты несешь? — Надя залпом допила свой бокал. Как помочь? И что я могу?

— Ты можешь дарить радость. Творить её в себе, а значит во всех, кто с тобою соприкоснется. Не дать мороку победить твою ясную светлую душу.

— Да никому я ничего не должна! Ясную! Светлую! Это только слова.

— А что не слова?

— А не слова… каждый прожитый день. Мой сломанный город… Сумки, магазины, метро. Вечное безденежье и долги. Тупое покорное остервенение. Жизнь, которая превращает тебя в автомат: должен то, должен это… а за этим ничего — пустота… Люди совершенно замученные… Нищая, бесправная страна. Бандитские рожи кругом — что в Думе, что в любом изуродованном подъезде… То, что ты говоришь, — это, конечно, очень красиво, но к реальности не имеет никакого отношения.

— А ты уверена, что знаешь реальность?

— Да уж, как нибудь, смею надеяться! Наша реальность — это абсолютное несмыкание того, на что ты надеялся, и того, что существует на самом деле. И выбирать не приходится. У каждого — свой крест, а от него не уйти.