Самая простая вещь на свете - [24]
В субботу вечером они всей семьей подъехали к низкому мрачному зданию, расположенному на рабочей окраине города, мертвой и невыразительной. С одной стороны гремела скоростная автострада, с другой унылой чередой тянулись здания производственных предприятий и учреждений. Жилых домов здесь не было. Редкие прохожие с удивлением косились на группу людей, собравшуюся перед входом одной из фирм.
— Эта идиотка все дело загубит, — выругалась Света, выходя из машины. — Смотри, куда людей пригласила.
— Как ты отзываешься о своей лучшей подруге, — мягко упрекнул жену Даниель. — Человек дело делает. Кстати, фабричные помещения для таких мероприятий сегодня даже в моде.
«И он на ее стороне», — раздраженно отметила Света и вспомнила, как долго она убеждала мужа в способностях и необыкновенной честности Марины.
— Ладно, пошли, — вздохнула она. — Машенция, чего ты там возишься, вылезай.
Из машины выскочила высокая худенькая девочка в нарядном бархатном платьице и лаковых туфельках. Лицом она почти в точности повторяла мать, только волосы были светлые.
— Мама, а тетя Марина здесь? — В голосе девочки звучала надежда.
— Ну конечно, здесь, — ответила Света и взяла дочку за руку.
— Ну что, готовы? — Даниель закрыл машину.
— Готовы! — серьезно отрапортовала Маша.
— Тогда пошли.
— О-о, это кто же к нам пришел? — послышался из толпы радостный голос.
Маша сделала стойку.
— Ну, что смотришь? Не узнаешь? Беги скорее сюда!
На другой стороне улицы, приветственно раскинув руки, стояла Марина.
Маша радостно подпрыгнула и нетерпеливо затопала ножками. Светлана крепко держала ее за руку.
— Мама, пусти! — Маша с силой вырвала руку и ринулась через дорогу. Подлетев к Марине, она с ходу бросилась в ее объятия, плотно обхватила руками и ногами и замерла.
— Ты что делаешь? — Света бросилась следом. — Здесь же дорога!
— Да ладно тебе, — добродушно усмехнулась Марина, — машин-то нет, — и поцеловала девочку в волосы.
— Это сейчас нет, — продолжала размахивать руками Света, — а через минуту могут появиться! Ребенок должен знать, что через дорогу нужно переходить только на светофоре. А ну, слезай! — приказала она Маше.
Девочка еще крепче обхватила Марину и, уткнувшись ей носом в шею, обиженно засопела.
— Слезай, говорю! Сколько раз повторять?
— Schatz[11], успокойся, — услышала она голос мужа. — Ничего страшного не произошло. По этой улице и днем-то одна машина в час проезжает.
Света очнулась. Она вдруг увидела себя со стороны — вот она вся как на ладошке, со всеми ее чувствами и переживаниями. Фурия в припадке бешенства. А напротив Марина — спокойная и сдержанная. Все эмоции под крышечкой, как пар в кастрюльке, и только крышка слегка звенит и вздрагивает.
— Ладно, не хочешь — не слезай, — сказала Света, с трудом подавив в себе порыв бешенства. — Пошли, нам нужно с людьми поздороваться. Уже семь. Впускать надо. Там на дверях кто-нибудь есть?
— Есть.
— Кто?
— Федя.
— Кто-о?!
— Федя, мой муж.
— Марин, ты что, совсем спятила?
На это Марина уже ничего не ответила. Она величественно повернулась и пошла к выходу, унося на руках Машу.
Публика, собравшаяся перед входом, отчетливо делилась на две части: справа группа спокойных, хорошо одетых людей со сдержанными манерами и тихими улыбками на невыразительных лицах. Слева — шумная, похожая на стаю встревоженных воробьев толпа, слегка потрепанная, но искрящаяся той нагловатой веселостью, которая исходит от смущения. Эти две группы — две культуры — никак не желали смешиваться, словно ими руководили те же химические законы, которые не позволяют маслу раствориться в воде.
Наконец двери открылись, и приглашенные стали стекаться ко входу, как две реки в одно русло. На пороге их встречал Федя. Весь красный от страха и волнения, он протягивал к гостям руки, как нищий на паперти. Завладев очередным билетом, торопливо надрывал его и переводил умоляющий взгляд на следующего гостя.
— Душераздирающее зрелище… — пробормотала Светлана и вошла внутрь.
Увидев своих знакомых, направилась к ним. Начались приветствия, рукопожатия. Света выполняла привычную роль хозяйки салона, когда к ней подошли Марина с Машей.
— Свет, пусть Маша у тебя останется, мне переодеться надо.
— Зачем? Ты же одета.
— Не могу же я в таком виде на сцену…
— А ты на сцену собралась?
— Ну конечно. Приветственное слово кто-то должен сказать.
— Должен, — согласилась Света. — Когда начинаем?
— Через десять минут. Ты пока загоняй народ в зал.
Зал оказался большим квадратным помещением без сцены. Все пространство было заставлено столами с маленькими горшочками искусственных цветов посередине. Вдоль стен стояли столы с угощением, бумажными тарелками и пластмассовыми вилочками. Обстановка напоминала «Голубой огонек» в приюте для бездомных. Русская часть публики, побросав сумки, заняла разом места получше и ринулась к столам с едой, немцы спокойно расселись на свободные места и стали ждать. Где-то сбоку открылась маленькая дверь, и оттуда вынырнула Марина. На ней было красное платье, сильно смахивающее на балетную пачку — жесткий корсет стягивал прямоугольный торс, пышная юбка зонтиком едва прикрывала круглые, как электророзетки, колени. На сильно оголенные плечи и грудь была стыдливо наброшена русская шаль.
Вплоть до окончания войны юная Лизхен, работавшая на почте, спасала односельчан от самих себя — уничтожала доносы. Кто-то жаловался на неуплату налогов, кто-то — на неблагожелательные высказывания в адрес властей. Дядя Пауль доносил полиции о том, что в соседнем доме вдова прячет умственно отсталого сына, хотя по законам рейха все идиоты должны подлежать уничтожению. Под мельницей образовалось целое кладбище конвертов. Для чего люди делали это? Никто не требовал такой животной покорности системе, особенно здесь, в глуши.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.