Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе - [83]

Недаром, оценивая качества Голикова как секретаря райкома и имея в виду его молодость, неопытность, Конкин говорит: «У вас, кроме глупостей, уйма людского. Его секретарю прежде всего надо».

У Конкина также «уйма людского», и он умеет в самую трудную минуту убедить, повести за собой народ.

Председатель райисполкома Орлов в романе «Память земли» — это антитеза Конкину и брат по духу мальцевскому Коробину. Хотя эти два человека — Конкин и Орлов — почти не сталкиваются в романе, они ведут между собой безмолвный, но принципиальный, жестокий спор.

«Мелкий скандалист, великий демагог» — так отзывается о Конкине Орлов. Орлов — очень непростой характер, точно выражающий некоторые особенности того сложного времени.

По своей деловой хватке, по складу воли он был работником широких, по крайней мере, областных масштабов и попал в район на незначительную для него должность случайно, споткнувшись на пустяке. Смысл его жизни теперь заключался в том, чтобы, показав себя на этой низовой работе, вновь вернуться в область, получить работу, соответствующую его дарованиям.

При всем том этот человек не считал себя карьеристом и имел немало заслуг. Он любил работать смолоду и до сих пор отдавал себя делу целиком. Долгие годы он провел на освобожденной комсомольской, потом партийной работе, дал за свою жизнь стране тысячи тонн угля, сталепроката, передал свой стиль работы не одному десятку людей.

Что это был за стиль?

Молодой секретарь райкома Голиков вначале был покорен деловой хваткой, уверенностью, твердостью Орлова, тем, как он управлял народом — четко, по-генеральски.

Когда во время поездки по колхозам одна старая колхозница стала выговаривать Орлову: «Ты лучше скажи, чем нам годувать коров? Они достижения не кушают», — Голиков растерялся, спасовал перед ястребиными глазами старухи. Но Орлов подошел к ней, в упор спросил:

«— Вредите, тетенька?

Колхозницы перестали копать, кто со спрятанным, кто с открытым вызовом подняли головы. Они были явно на стороне бабки, злобно разглядывали Орлова, но Борис Никитич каждой своей фразой изолировал, отделяя от них бабку, уверенно говорил:

— Пытаетесь, тетенька, сагитировать этих честных тружениц, втянуть их в неприятность? Не получится. Не поссорите вы их с Советской властью. Они собственными руками строят народное хозяйство. А вы среди них человек случайный, нетрудовой.

И крепко, словно клин вбил в дерево, заключил:

— Чужачка вы!»

Действительно, по справкам, наведенным в колхозе, выяснилось, что старуху уже судили за самогонный аппарат, и Голиков убедился, что Орлов был прав в своей резкости. Однако, как оказалось, у старухи в войну погиб сын — и это томило Голикова. Кроме того, было непонятно, почему Орлова не знала в лицо ни эта бабка, ни остальные рядовые люди ни в этом, ни в других колхозах. «А может, действительно тратить время на показную демократичность, вроде личных знакомств — это расточительство? Время, как боеприпасы, надо беречь для большего, — размышлял Голиков. — Борис Никитич это умел. Он всегда целился в главное — в общее направление района... Орлов напоминал Сергею генерала в бою, который не замечает и не должен замечать ни убитого миной шофера, ни девчонки-телефонистки с переломленной ногой, а следит через их головы за основным продвижением войск».

Сергей Голиков, с теплой усмешкой повествует автор, вопреки своему положению партийного вожака района, не был сильным человеком. Но у него были твердые принципы: жить надо честно.

У него не было столь большого опыта жизни и партийной работы, но он прошел школу войны, сердцем своим был близок к людям и при всей неопытности и молодости был убежденным, принципиальным коммунистом. И хотя война давно кончилась, все значительное в своей жизни он мерил высокой меркой фронтового товарищества.

В наступлении, в цепи боец совершает перебежки, падает за бугорками, стреляет. Делает это со всеми одинаково и вместе с тем по-своему. Можно больше стараться бить в цель, а можно больше укрываться за бугорком. И сами перебежки одни делают для того, чтобы быстрее приблизиться к рубежу атаки, а другие — чтобы скорее упасть за спасительный бугорок. Как ты поступаешь — по первому или второму способу, — со стороны не видно. Тут дело твоей высокой солдатской совести или, наоборот, подлости.

Так как Голиков всегда старался жить по первому, а не по второму, «бугорковому» способу, он не мог не прийти в противоречие с Орловым, хотя первое время смотрел на него с глубочайшим уважением, как на своего учителя, а тот искренне считал его своим учеником.

И причиной столкновения было именно это — глубокое и полное равнодушие Орлова, при безукоризненной правильности его общих деклараций и слов, к нуждам и запросам, к жизни тех людей, которыми он призван был руководить. Чем пристальнее всматривался Голиков в Орлова, тем с большей уверенностью убеждался: главным, определяющим стимулом деятельности Орлова как руководителя были не истинные интересы живого, непосредственного дела, не реальная, повседневная жизнь колхозов, но стремление к тому, чтобы район был на хорошем счету.