Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе - [39]

В. Астафьев опирается на те чистые начала в народной нравственности, формировавшиеся трудом человека на земле, которые противостояли духу собственничества, социального эгоизма, внутренней заскорузлости, также проявлявшим себя в противоречивой крестьянской душе. Он показывает, что нравственность того же Бориса Костяева или внутренний мир героя автобиографической повести возникали не на пустом месте. Напротив, духовная прочность Бориса Костяева определяется также и тем, что он унаследовал могучую нравственную традицию, что он вырос на почве народной культуры, формировавшейся тысячелетиями труда и преображения земли. Сила и прочность советского характера, столь безусловно проявившего себя в годы войны, — в его глубинных исторических корнях, в органической слитности социалистического мировоззрения с многовековыми чаяниями людей труда, с лучшими, высокими традициями родной земли. Именно в этом — советском, народном характере, воплощенном ли в Катерине Петровне и ее многочисленных детях или в Борисе Костяеве и бойцах его взвода, в героях «Царь-рыбы», и олицетворяется в книгах Виктора Астафьева его родина, вчерашняя, сегодняшняя и завтрашняя Россия.

Не будет преувеличением сказать, что, пожалуй, за всю историю отечественной словесности не наблюдалось столь широкого и многообразного социально-психологического постижения литературой самых глубин трудовой народной жизни, как теперь.

И все-таки при всем богатстве — географическом и социальном — современного литературного процесса «Царь-рыба» Виктора Астафьева поражает воображение, как, по всей вероятности, поразили бы воображение современного путешественника описываемые в книге места — отдаленная, глубиннейшая, енисейская Сибирь.

Впечатление такое, будто кусок жизни — странной, дикой, тяжкой и прекрасной — заговорил о себе, разверз свои тайны, приоткрыл завесу, изначально отделявшую его от других. Это ощущение самораскрытия мира, изображенного в «Царь-рыбе», проистекает не только из манеры повествования, лишенного жесткой сюжетной организации. Главное здесь — облик и образ автора, его внутреннее состояние, авторская позиция, проявляющаяся в почти полном слиянии, растворении в том мире, о котором повествуется в книге, в чувстве кровной принадлежности к этому миру, в ощущении себя полномочным представителем его.

Впрочем, подобное впечатление вместе с тем и обманчиво: оно плод не только действительно кровной сопричастности автора к изображаемой им действительности, но и следствие и художественного мастерства В. Астафьева. Ибо за неприхотливостью и мнимой бессюжетностью этого «повествования в рассказах» при, казалось бы, почти полном слиянии, самоотождествлении автора с жизнью и характерами, им описываемыми, тем не менее твердо ощущается осознанная, выношенная и выстраданная, причем глубоко современная гуманистическая позиция. Позиция человека, перестрадавшего, не только чувством, но и мыслью коренные, главенствующие духовно-нравственные проблемы века, пропустившего через себя немалое количество непосредственного и опосредованного человеческого опыта. Позиция отнюдь не тождественная жизненным позициям героев, хотя и растущая из глубин жизни народной, вобравшая в себя многовековую мудрость родного народа и обогащенная работой отечественной и мировой мысли, пропущенной через чувство и мысль собственные.

В этом непростом единстве богатейшего собственного жизненного опыта, опыта народного, дающих писателю незаурядное, редкое по объему непосредственное знание жизни, и опыта опосредованного, именуемого знанием, культурой, мыслью, особенность творчества В. Астафьева в целом, а его «Царь-рыбы» в особенности. Особенность неповторимая, ибо неповторим личностный человеческий опыт. А он совершенно особенный у Астафьева. Помните: «Мои сюжеты чаще всего приходят из воспоминаний, то есть из тех времен, когда я писателем не был и не знал, что им буду, а следовательно, и «сюжетов» искать не мог», — утверждал писатель. Эти астафьевские слова дают нам лишь внешнюю канву его движения к «Царь-рыбе», повествованию, воспроизводящему ту природную и социальную среду, в которой и которой жил В. Астафьев, когда «писателем не был» и не знал, что «им будет». Среду и жизнь, которая, если не считать своеобразно сибирского «чалдонского» колорита, была, да еще в значительной степени и теперь есть, народная жизнь, как говорили в старину — жизнь простого народа.

В движении к профессионализму, к которому столь трудно шел В. Астафьев, формировалась личность писателя. Масштаб этой личности и своеобразие ее в первую очередь и определили своеобразие прозы В. Астафьева, литературный, общественный масштаб его «Царь-рыбы». Эта книга философской, вернее (если допустимо переосмысление и осовременивание старинных терминов), натурфилософской, прозы, однозначное, однолинейное истолкование которой обедняет и по сути дела убивает ее. Книга, за которой не просто своеобразнейший индивидуальный жизненный опыт, но страдание духа ее автора. Два могучих человеческих чувства составляют основу книги, суть авторского отношения к жизни, им изображаемой: любовь и боль. Боль временами переходящую в стыд или гнев по отношению к тому, что насилует эту жизнь, искажает и уродует ее.