Самая главная тайна - [77]

— А надпись была сделана письменными? — торопливо высказал предположение Петька Птица.

— Не угадал, тоже печатными. Трембач наверняка кое-что знал об отце. Но у него не было образцов почерка, и поэтому начертания почти всех букв явно не совпадали. Все, ребята. Запас моих сведений исчерпан, — заключил Марчук.

— Поня-ятно, — протянул Петька. — Вон как все просто. Мы бы ни за что не догадались. Но выходит, что врагов разоблачили случайно?

— Как это случайно? — возразил Марчук. — Ничего случайного, хлопцы, не бывает. Рано или поздно всех врагов ожидает один конец. Вот в чем дело. И это вы должны крепко-накрепко запомнить. Враг, предатель — временный человек на земле. У него не может быть будущего. Он обречен.

— Точно, — сказал Петька. — Это уж точно. А мы с тобой, — обратился он к Вальке, — хотели открыть самую главную тайну. Искали ее, искали...

— Искали и нашли! — воскликнул Марчук. — Мы крепко-накрепко любим свою Советскую родину, боремся за нее с врагами, не жалея сил, помогаем друг другу, выручаем друзей из беды, этим мы сильны и непобедимы. Вот она — наша самая главная тайна. Другими словами, кто любит свою Родину, тот и непобедим. Это если кратко, без лишних слов. Самая главная тайна, она очень проста и всем понятна.

— Очень проста, — согласился Петька. — Так проста, что как будто и тайны никакой нет.

— Ну это смотря как понимать. По-моему, она есть. Тайна дружбы, любви, взаимовыручки, братства, одним словом. Буржуям и их лакеям этой тайны не понять. А мы легко понимаем эту самую главную тайну.

— А как ты думаешь? — подождав немного, спросил Петька Птица Вальку. — Что ты молчишь?

— Я думаю, — ответил Валька. — Есть самая главная тайна, по-моему. Валентин Петрович правильно говорит. Только ее не надо открывать. Она давно открыта. Но не все еще знают об этом.

— Да, не все, — кивнул Петька. — Вот, например, Фома Владек. Это точно, что он еще не знает.

— Значит, надо помочь ему, — сказал Марчук, — выручить из беды. А то как же? Отец его знал и даже жизнь отдал за это, а сын героя не знает. Нехорошо получается, не по-советски, ребята.

— Узнает, — решительно заверил Петька Птица. — Узнает и Фома, я за это ручаюсь.

Валька лежал молча. Он глядел на остров, на озеро, на крепостные стены, заросшие кудрявыми кустами, но ничего не видел. Ему казалось, что он стоит в своей комнате и разговаривает с отцом. Он разговаривает с отцом, а вдалеке льется знакомая боевая песня:

Нас водила молодость

В сабельный поход.

Нас бросала молодость

На кронштадтский лед.

Боевые лошади

Уносили нас,

На широкой площади

Убивали нас.

Проводы

Московский поезд должен был подойти ровно в двенадцать часов дня. На перроне Большелипского вокзала оживленно гудела толпа пассажиров и провожающих. Время приближалось к полудню.

Под часами в тени стояли Марчук, Магда, Валька и Петька Птица. Магда обнимала Вальку. Глаза у нее были красные и мокрые. Она заглядывала Вальке в лицо и время от времени говорила:

— Не забывай меня, Валечка. Не забудешь?

— Не забуду, Магда, никогда не забуду, — отвечал Валька.

— И в гости приезжай, — говорила Магда, изо всех сил крепясь, чтобы не разреветься.

— Приеду, обязательно приеду, — обещал Валька.

Марчук незаметно поглаживал Магде плечо.

— Мы его вытребуем, — успокаивал он свою будущую жену. — Сами за ним приедем.

— Да нет, я приеду, я, честное слово, приеду! — клялся Валька.

Петька Птица молчал. Он был одет во все новое. Воротник белой чистой рубашки был аккуратно отглажен. На брюках нельзя было разглядеть ни одной морщинки, желтые ботинки блестели ярче, чем хромовые сапоги у Марчука. Петька переступал с ноги на ногу, словно ботинки немилосердно жали. Но ботинки были Петьке как раз впору и нисколечко не жали. Петька не находил себе места по другой причине. Ему тоже было жалко Вальку, своего верного дружка, но он тоже крепился и старался не показывать волнения.

— Не уезжал бы ты, Валя, пожил бы немножко с нами, — обнимая Вальку, как сына, говорила Магда. — А потом мы тебя отправили бы. Не уезжай, Валечка!

— Не могу, Магда, не могу я, — тоскливо отвечал Валька. — Никак я не могу. Как же мама одна будет?.. Ей одной нельзя. Я поеду, Магда.

Валькина мать сидела у стены на чемодане. Она не участвовала в разговоре и не прислушивалась к нему. У нее было чужое, отрешенное выражение лица. Казалось, ничто на свете ее не интересует. Но Валька знал, как она страдает и мучается.

Марчук предлагал матери оставаться в Больших Липах. Он обещал, что поможет ей, поддержит. «Здесь убит ваш муж, здесь его все знают и помнят», — говорил он ей. Но мать продолжала твердить свое: «Нет, я поеду в Москву. Я добьюсь, чтобы Дементия Александровича освободили». Она по-прежнему была убеждена, что Скорняк не виноват, что его подло оклеветали и предали. «Что вы можете сделать в Москве? — уговаривал ее Марчук. — Будете ждать суда? Но что это вам даст?» Мать встречала его слова враждебными замечаниями. Она и Марчука причисляла к людям, которые «за что-то мстили» ее любимому Дёме...

И вот до прихода московского поезда уже остается не более пяти минут. Пассажиры выносят из вокзала на перрон свои вещи, торопливо снуют с тележками носильщики в фартуках и с бляхами на груди. Наступают последние взволнованные минуты...