Самая главная тайна - [76]

С лейтенантом Марчуком Валька встречался каждый день. Марчук оставался работать в Больших Липах. Магда должна была стать его женой. На свете не было женщины счастливее, чем Магда, и Валька откровенно радовался за нее.

Один раз на берегу озера неподалеку от лодочных причалов сидели все четверо: Валентин Марчук, Магда и Петька с Валькой. Марчук был в военной форме. Фуражка его лежала на траве, и Магда зачарованно водила пальцем по ее лакированному козырьку. Было утро. Прохладный ветерок рябил воду озера. В редком и чистом лесу было светло от ярких солнечных прогалин.

Все молчали. Валька смотрел на тихий остров, который уже не охранялся, и думал о том, сколько разных событий случилось здесь в начале этого лета. Да каких событий! Давно ли он, Валька, познакомился на острове с Петькой Птицей... Давно ли Магда учила его плавать... Давно ли он с ужасом увидел под деревьями мертвое тело Петькиного деда... И вот уже все позади. Наступила тишина. Настал мир в окрестностях города Большие Липы. Кого-то постигла справедливая кара. Кто-то облегченно и радостно вздохнул. Ну что же, так и должно быть в этом светлом, солнечном мире, где всегда побеждает правда, где торжествует добро и дружба!

Лежа на животе и опираясь на локти, смотрел на остров и Петька Птица. А он о чем думал? Наверное, о том же. У него тоже начиналась новая жизнь. Он оставался с Марчуком и Магдой. Магда сказала: «Ты будешь нам как братишка». Марчуку она сказала по-другому: «Пусть он станет у нас за сына. Мы его должны вырастить». Об этом сейчас думал Петька Птица?

Нет, Петька думал о другом. Старое все еще не давало ему покоя.

— Дядя Валя, — сказал он, — а я вот все думаю... А как же надпись?

— Надпись? — отозвался Марчук. — А что надпись?..

— Вы же сами говорили, что она была. Ее подделали? Вы нам об этом так и не рассказали.

— Я давно понял, что вы очень любопытные, — улыбнулся Марчук, — и многое хотите знать. Даже больше того, что я сам знаю. Но вы и так знаете больше, чем все окрестные ребята вместе взятые.

— Но мы же дали слово, что будем молчать, — напомнил Петька. — Если нельзя, так... мы не настаиваем. — И Петька переглянулся с Валькой.

— Можно, — сказал Марчук. — В общих чертах можно. Хотя и устал я от всей этой истории, но от вас разве отделаешься... Слушайте.

Мальчики взволнованно замерли и уставились на Марчука.

— С чего бы начать... Хотя бы вот... Вы знаете, что основанием для обвинения Проскурякова в предательстве послужила эта самая надпись, обнаруженная после войны лжеисториком Трембачом. Сейчас-то мы знаем, что он лжеисторик, а тогда никто об этом не догадывался. Следствие не знало также одного странного обстоятельства. Вот такого. Дело в том, ребята, что мой отец перед смертью написал матери два письма. И в них было очень много подробностей о том, как отец был схвачен, как сидел в застенке, как был расстрелян, а затем, легкораненный, спасся. В общем, что видел, что слышал. Обо всем написал, ребята, отец, только ни словом не обмолвился о предательстве Проскурякова и об этой самой пресловутой надписи. Наоборот, в письмах он отзывался о Проскурякове с уважением, называл его храбрецом и героем. Не странно ли, а?

— Странно! — хором ответили Валька с Петькой.

— Странно, ребята. Но, к сожалению, эти письма я прочитал лишь два месяца назад. Они затерялись у матери, я их обнаружил случайно. И не мог, разумеется, не удивиться.

— И тогда вы приехали сюда как демобилизованный воин? — торопливо спросил Валька.

— Ну не сразу так уж, конечно. Я сначала показал письма моему непосредственному начальнику. Он старый чекист, превосходный человек. Знал Проскурякова, уважал его. Знал и твоего отца, Валя. Они были настоящими друзьями. Надеюсь, тезка, что ты с генералом когда-нибудь встретишься. Он был бы рад.

Марчук помолчал.

— Нужно подчеркнуть одну тонкость, ребята. Я не мог приехать в Большие Липы официальным порядком! Почему? Догадаться нетрудно, если иметь в виду, что у Скорняка были влиятельные покровители, в Больших Липах он пользовался авторитетом. Понятно, что Скорняк не допустил бы никаких официальных расследований. Имелись и другие соображения. Поэтому и было решено, что я еду в Большие Липы как бы в отпуск. С отпускника-то что взять? Он мог затеять расследование по собственной инициативе, — хитро улыбнулся Марчук. — Как и следовало ожидать, он именно так и сделал. Ну, а все остальное вы, герои, уже знаете.

— А надпись? — снова хором спросили Валька с Петькой.

— Вот какие нетерпеливые, — шутливо пожаловался Марчук Магде. — Дойдем и до надписи, если уж она так вас интересует. С помощью одной девушки и двух ее не очень дисциплинированных помощников, имена их я не называю, некий отпускник проникает в подземелье, находит надпись, фотографирует ее и сличает с письмами партизана Марчука. И сразу убеждается, что партизан Марчук написал бы не так. А как, вы спросите? Тут есть еще одна тонкость. Отец до войны был неграмотным. В панской Польше крестьянину было не до учебы. Грамоту отец постигал в партизанском отряде, где букварем была газета «Правда». Отец научился писать, но только печатными буквами.