Сальвадор Дали - [10]

Шрифт
Интервал

Фонд Тиссен-Борнемиса, Мадрид


Дали, еще до недавнего времени почти целиком поглощенный собой и своими фрейдистскими комплексами, безошибочно почувствовал изменение градуса в общественной атмосфере: ее сгущающуюся тревогу и растущие страхи и откликнулся на это лихорадочное повышение температуры целым рядом великолепных шедевров, объединенных как бы единой мыслью - о преступности и бесчеловечности общества и об абсолютной незащищенности человека от губительного и леденящего ветра истории. Окраина параноидно-критического города: послеполуденный час на обочине истории, Фармацевт из Фигераса, когда он не ищет совершенно ничего, Предчувствие гражданской войны и, наконец, Осенний каннибализм - никогда еще голос Дали не достигал такой пронзительной силы и мощи. В блестящей иносказательной, притчевой форме он с редкой проницательностью выразил весь ужас и отчаяние предвоенной Европы.

В одной из самых безысходных картин Дали - Фармацевт из Фигераса - две трети полотна занимает огромное синее небо, но это совсем не то небо, которое знакомо нам с детства и которое мы любим и знаем по работам, скажем, русских пейзажистов - ласковое, теплое, родное и доброе к человеку. Небо Дали - это холодный, безжалостный космос, это равнодушие и отчужденность Вселенной, это пространство абсолютно без Бога. И под этим чуждым и даже враждебным пространством простирается пустынная, голая, обожженная недобрым испепеляющим солнцем земля. Типичный марсианский пейзаж Дали, навеянный родным ему пейзажем Кадакеса и столь любимым им мысом Креус - с безжизненными, мрачными скалами, густыми черными тенями и унылой линией пустынного горизонта.

Сон. 1937

Частное собрание

Слоны. 1948

Частное собрание

Пейзаж с девушкой, прыгающей через веревочку. Триптих. 1936

Музей Бойманса - ван Бёнингена, Роттердам

Тристан и Изольда. 1944

Фонд Галы и Сальвадора Дали, Фигерас


Голый остов оливы и мрачный замок в духе Де Кирико лишь подчеркивают зловещее безмолвие этой страшной пустыни.

И вот здесь, по этой мертвой, без признаков жизни и ласки земле бредет единственное живое существо - Человек. В его потерянной фигуре нет ничего красивого, гордого и уверенного, наоборот, он полон растерянности и скрытого детского страха, кажется, будто он ступает по хлипкой, скользкой дощечке, перекинутой через ров, или ищет что-то безнадежно утерянное. Одет он в чистенький, аккуратный, старомодный костюм, который носили степенные бюргеры начала XX века, а вся фигура его, полненькая, круглая, с солидным животиком, и лицо с благопристойной бородкой выдают в нем чиновника средней руки, человека из хорошего, приличного общества, место которого - днем сидеть за конторкой, а вечером перекидываться с компаньонами в покер.

Но вместо этого, вместо душевного, милого общества, тепла и приятия, жизнь проделала с этим чистеньким господином страшный кульбит и забросила его в дикую и безжалостную пустыню жестокого мира. Маленький человек (теплый, жалкий, беспомощный, не готовый ни к каким кошмарам и схваткам, еще не отвыкший от прекраснодушного гуманизма золотого XIX столетия) и огромное, пустое, вымороченное пространство, чужое, враждебное, страшное, только и ждущее как бы раздавить и уничтожить его - вот она, формула XX века, которую выводит Дали, вот тот безнадежный диагноз, который ставит Дали современному ему человечеству. И ни тени надежды, ни единой возможности хотя бы смягчить неизбежный исход...

Очень близка по настроению к этой безысходной и трагической работе Дали и другая его картина, написанная в том же, 1936 году. Называется она одновременно и очень загадочно, и очень точно - Окраина параноидно-критического города: послеполуденный час на обочине истории.

Галарина. 1944-1945

Фонд Галы и Сальвадора Дали, Фигерас

Рисунок к картине Галарина. 1944-1945

Фонд Галы и Сальвадора Дали, Фигерас

Моя повелительница, созерцающая свое отражение в виде архитектурного сооружения. 1945

Частное собрание


В самом центре этой картины, как бы даже вылезая за ее пределы стоит Гала, которая протягивает зрителю ароматную кисть зрелого винограда. Все ее лицо излучает добродушие и приветливость, а фигура и поза напоминает моделей из рекламных проспектов. Она как будто зазывает нас совершить увлекательное путешествие или приятную прогулку по красивому и чистому курортному городу. Между тем то, что разворачивается за ее спиной, весьма далеко от идиллических рекламных картинок. Снова, как и почти всегда у Дали, жесткое, чрезмерно синее и тревожное небо, снова заливающий все безжалостный свет и какие-то странные архитектурные сооружения жесткой геометрической формы, словно руины разрушенных городов. В просвете одной полуразрушенной арки фигурка одинокой и словно обезумевшей девочки, в ужасе убегающей от кого- то, ее силуэт тревожно рифмуется с формой звонящего колокола на колокольне, через другую странную арку нам открывается убогий грязный квартал с копошащимися в мусоре нищими, а слева мрачный натюрморт с лошадиным черепом, кем-то оставленный комод, мертвое здание и куда-то бредущие гипсовые фигуры.

Это и есть окраина европейской истории - абсурдный, вымороченный мир, где владычествует беспощадная паранойя и где сходят с ума, бедствуют или изнемогают в бессильных мучениях люди.

Продолжить чтение
Еще от автора Лилия Энверовна Байрамова
Амедео Модильяни

Есть в искусстве Модильяни - совсем негромком, не броском и не слишком эффектном - какая-то особая нота, нежная, трепетная и манящая, которая с первых же мгновений выделяет его из толпы собратьев- художников и притягивает взгляд, заставляя снова и снова вглядываться в чуть поникшие лики его исповедальных портретов, в скорбно заломленные брови его тоскующих женщин и в пустые глазницы его притихших мальчиков и мужчин, обращенные куда-то вглубь и одновременно внутрь себя. Модильяни принадлежит к счастливой породе художников: его искусство очень стильно, изысканно и красиво, но при этом лишено и тени высокомерия и снобизма, оно трепетно и человечно и созвучно биению простого человечьего сердца.

Рекомендуем почитать
Дневник театрального чиновника (1966—1970)

От автора Окончив в 1959 году ГИТИС как ученица доктора искусствоведческих наук, профессора Бориса Владимировича Алперса, я поступила редактором в Репертуарный отдел «Союзгосцирка», где работала до 1964 года. В том же году была переведена на должность инспектора в Управление театров Министерства культуры СССР, где и вела свой дневник, а с 1973 по 1988 год в «Союзконцерте» занималась планированием гастролей театров по стране и их творческих отчетов в Москве. И мне бы не хотелось, чтобы читатель моего «Дневника» подумал, что я противопоставляю себя основным его персонажам. Я тоже была «винтиком» бюрократической машины и до сих пор не решила для себя — полезным или вредным. Может быть, полезным результатом моего пребывания в этом качестве и является этот «Дневник», отразивший в какой-то степени не только театральную атмосферу, но и приметы конца «оттепели» и перехода к закручиванию идеологических гаек.

Николай Крымов

История искусства знает много примеров, когда в совсем, казалось бы, «нехудожественных» семьях вырастали знаменитые художники. Такими были сын суворовского солдата Павел Федотов, Илья Репин, вышедший из семьи военного поселенца, или потомок вольнолюбивых казаков Василий Суриков. Но существуют и обратные примеры, когда художественная атмосфера дома позволяет рано раскрыться способностям ребенка. Именно в таких семьях выросли Сильвестр Щедрин, Александр Иванов, Карл Брюллов, Александр Бенуа. Николай Крымов был правнуком, сыном, братом и даже зятем художников.

Иван Куликов

Среди множества учеников великого русского художника Ильи Ефимовича Репина одним из достойных его последователей был Иван Куликов. Творческий путь Куликова был типичным для художественной молодежи конца XIX - начала XX столетия. В его творчестве нашли свое отражение сложные социальные перемены в общественной жизни, в свободе эстетических взглядов, в переоценке пути исторического развития России.

Пикассо

В течение первых десятилетий нашего века всего несколько человек преобразили лик мира. Подобно Чаплину в кино, Джойсу в литературе, Фрейду в психологии и Эйнштейну в науке, Пикассо произвел в живописи революцию, ниспровергнув все привычные точки зрения (сокрушая при этом и свои взгляды, если они становились ему помехой). Его роднило с этими новаторами сознание фундаментального различия между предметом и его изображением, из-за которого стало неприемлемым применение языка простого отражения реальности.

Брейгель, или Мастерская сновидений

Мало найдется в истории искусства личностей столь загадочных и неоднозначных, как герой этой книги Питер Брейгель Старший — фигура таинственная, зашифрованная, чуть ли не мистическая. Творчество великого нидерландского художника — предмет многолетних искусствоведческих дискуссий.Форма, придуманная К.А. Роке для данного исследования, позволяет совместить, что бывает достаточно редко, взгляд ученого и взгляд поэта, чувство и интеллект. Настоящая биография по сути своей — диалог двух достойных друг друга собеседников — художника далекой эпохи, говорящего посредством своих произведений, и современного художника, пытающегося его понять.

Кино Италии. Неореализм, 1939-1961

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.

Антуан Ватто

При воспоминании о работах французского художника XVIII века Антуана Ватто (1684–1721) в памяти оживают его чарующие небольшие картины с изображением «галантных празднеств», как когда-то современники назвали тот жанр живописи, в котором работал художник. Его сценки с костюмированными фигурками кавалеров и дам в зелени парков Парижа и его окрестностей подобны хорошо срежиссированным театральным представлениям под открытым небом. Живопись Ватто несет в себе отзвук празднеств, проводимых в парках дворцов эпохи «Grand siécle» Короля-Солнце — Людовика XIV, и отклик на кардинальные изменения в мироощущении и предназначении художника нового начавшегося столетия — века Просвещения.

Алексей Степанов

«Маленький стриженый человечек с помятым лицом, который, когда разговаривал, то от смущения расстегивал все пуговицы своего пиджака и опять их застегивал и потом начинал правой рукой щипать свой левый ус». Такими словами Антон Павлович Чехов в своем знаменитом рассказе Попрыгунья в образе доктора Коростелева изобразил внешность русского художника Алексея Степановича Степанова. Но зато как точно в этом рассказе показал он характер героя, его деликатность, скромность, мягкость и доброту... Именно таким замечательным характером обладал А.С.

Шишкин

Иван Иванович Шишкин (1832—1898) — русский художник-пейзажист, живописец, рисовальщик и гравёр-аквафортист. Представитель Дюссельдорфской художественной школы. Академик (1865), профессор (1873), руководитель пейзажной мастерской (1894—1895) Академии художеств.

Аркадий Пластов

Аркадий Александрович Пластов родился в 1893 году в художественно одаренной семье. Его дед был сельским архитектором, занимался иконописью. Свою любовь к искусству он передал сыну, а через него и внуку. Для последнего самым ярким воспоминанием юности был приезд в село артели иконописцев, приглашенных подновить росписи местной церкви, некогда изукрашенной отцом и дедом. С восхищением наблюдал юноша за таинственными приготовлениями богомазов, ставивших леса, растиравших краски, варивших олифу, а затем принявшихся чудодействовать разноцветными кистями в вышине у самого купола.