Саломи - [44]
Кое-как встав, она, разобиженная, уходит домой.
Оставшиеся долго прикидывают, как подвесить больную, но ничего не могут придумать — на потолке не к чему привязать веревку. Адиса выходит во двор к Асланбегу:
— Что нам делать, Асланбег? Как привязать?
Асланбег, дымя трубкой, уныло бродит по двору. Остановившись, он молча кивает на сарай.
Больная — без сознания, иногда стонет, безумным взглядом смотрит вокруг и опять забывается. Женщины поднимают ее на двух одеялах и выносят в сарай. Около часа возятся, подвязывая к одеялам веревки и прикрепляя их к балкам. Самому Асланбегу нельзя войти в сарай к жене, но сестре он подсказывает, что одеяла могут оборваться и что местах в двух под туловищем нужно пропустить веревку. Наконец все улажено, и лечение началось. Больная тяжело ворочается и глухо стонет.
— Видите! видите! Это ей на пользу, — говорит одна женщина.
— Давно бы так сделать, — соглашается другая.
— Как она воет! Это к поправке.
— Спасибо Бадтион, она ее спасительница!
— Сильнее! Еще! — раздается со всех сторон.
Около часа качали на одеялах больную, а та не переставала корчиться и кричать. Корчи и крики придавали новые силы женщинам, они еще усерднее, сменяя друг друга, раскачивали несчастную Ханиффу. Все вспотели, устали, но не бросали своей работы.
Через некоторое время больная затихает.
— Ну, теперь довольно, — обрадовались женщины, с большим трудом опуская больную на землю.
Асланбег стоит с кем-то у калитки. Сердце его беспрестанно поет.
«Что бы еще придумать? Отцы завещали нам ворожбу — поворожили уже две знахарки… Теперь, говорят, излечивают доктора. А где они? Как их заполучить? Послал в город племянника… Двенадцать верст — в один конец, двенадцать — в другой. Денег не пожалел, крохи, какие еще были, отдал посланцу. Кто знает, может, доктор согласится приехать. Но если даже и выедет сразу, то когда же он доедет?.. А пока ее качают да качают. Поможет ли?»
Такие мысли осаждают Асланбега. Поделиться ими нельзя — не положено говорить о своей жене кому-нибудь, если даже она умирает. И вот он беседует с соседом о каких-то пустяках, которые совсем его не интересуют.
Вдруг во дворе слышатся крики и причитания. Опустив Ханиффу, женщины видят, что она не шевелится больше, не дышит. Сосед, который стоял с Асланбегом, вошел во двор, ударяя себя по голове, громко рыдая. Асланбег остается у калитки: ему нельзя войти, ему нельзя плакать, — стыдно плакать по своей жене.
Тотчас, сначала по ближайшим соседям, а затем и по всему селению разносится весть, что умерла жена Асланбега, Ханиффа.
Женщины кучками собираются к дому Асланбега.
Едва войдя в калитку, они принимаются плакать. Одна запричитала, за ней подхватывают все. Вскоре дом наполняется женщинами. Раздаются обычные в таких случаях причитания. Слушая эти привычные слова, каждая из пришедших вспоминает свои утраты и плачет о них. О смерти Ханиффы по-настоящему плачут лишь немногие, все же остальные рыдают по своим покойникам. Сакля наполняется стонами, причитания слышны далеко вокруг. Таков горький плач осетинских женщин.
Со всех сторон собираются и мужчины, выражают соболезнование и останавливаются у калитки. Родственники отделяются от других, бьют себя по голове и, громко плача, идут во двор. Все одинаково причитают:
— Ох, мой дом разорился, сиротами ты нас оставила! Что мы будем делать!
Вряд ли такой плакальщик особенно огорчен, иному совсем и плакать-то не хочется, может, причитая, ни одной слезинки он не уронил, — одни никчемные, лживые слова. А Асланбег, у которого действительно разорился дом, у которого сердце готово разорваться, не плачет, ни одна слезинка не выступила на его печальных глазах. Если уж он владеет собой, то плач остальных мужчин — это лживый плач, для соблюдения обычая.
И двор и улица около сакли полны народа. На всех лицах написано у кого искреннее, а у кого притворное соболезнование.
Многие тайком прислушиваются к тому, какую живность собираются резать, что будет из выпивки.
Когда с поля показывается большой вол Асланбега, а с другой стороны — три барана, то кое-кто, на всякий случай, проверяет — с ним ли нож, а вдруг дома забыл.
Когда же на нижней улице селения показалась арба с большими кувшинами, собравшиеся совершенно успокаиваются. Мало осталось таких, кто не обрадовался бы в душе.
Солнце клонится к закату, и все торжественно трогаются за покойницей. Еще не все успели выйти со двора, как в конце улицы показывается фаэтон, а рядом — всадник. Это доктор со своей дорожной аптечкой и мальчик — племянник Асланбега. Фаэтон и всадник останавливаются, — лекарства Ханиффе уже не нужны.
Фаэтон медленно поворачивает обратно.
Когда до Бадтион дошел слух о смерти Ханиффы и весть о том, что приезжал доктор, она сказала:
— Эта бедная женщина потому и умерла, что посылали за доктором. Ангелы, духи и черти не выносят докторов.
Так умерла Ханиффа.
ДЖАНАСПИ
Джанаспи посмотрел в зеркало: он увидал лицо, которое ему самому показалось значительным: коротко подстриженную черную бороду, солиднные усы.
Джанаспи застегнул пуговки на бешмете, вышел из своей комнаты и, став боком к другой двери, крикнул:
