Сакральный эрос Третьего Завета - [39]

«О чём моя мать сейчас подумала? — сказала я Мише. — Как ты думаешь?»

«Мне всё равно,» — ответил юноша.

У него было выражение лица завоевателя, и я не стану скрывать от вас, что это было мне приятно.

«Пойдём танцевать, — он сказал мне, — и мы будем лучше их всех. Ты казачий галоп танцевать умеешь?»

«Да,» — было моим ответом.

«Прекрасно! Станцуем вместе, скоро!»

Он повёл меня, всё так же под руку, в угол между двумя рядами окон. Вы же не забывайте, что это была крайняя северная точка здания. Он взял два стула, поставив один возле другого, и пригласил меня сесть.

Пока мы вдвоём усаживались там, и пока вокруг нас продолжалась суета — кавалеры приглашали дам, пожилые люди собирались в углах, чтобы уступить как можно больше места танцующим — Миша завёл со мной разговор:

«Послушай, Ксения, хватит уже изображать невинность. Ты, конечно же, понимаешь, что я выбрал тебя, чтобы охранять тебя. И я буду сурово сражаться за тебя с любым соперником. Посему, если ты не хочешь, чтобы здесь произошла трагедия, скажи мне, в кого ты влюблена, чтобы он перестал надоедать мне как можно скорее.»

Ах! Женские чары полны возможностей!

«Миша, — ответила я, — если ты хочешь всё знать, я приглашаю тебя уйти со мной сегодня, сразу после полуночи, в лес. Тебе там знаком старый огромный дуб?»

«Да, — сказал Миша, бледный, как полотно. — А там?»

«А там ты всё узнаешь.»

«Он будет ждать тебя там?»

«Да, сегодня, ровно в час ночи.»

Миша молчал, свирепо нахмурив брови и сжав кулаки.

«Очень хорошо, — сказал он после, — я возьму свою большую казачью саблю. Я как раз её наточил утром.»

Мы ещё какое-то время простояли в северном углу зала, но больше ни о чём не говорили.

Похоже, Миша строил какой-то план, и мне уж точно не хотелось отвлекать его разум от травы вокруг громадного дуба, на которой он ожидал встретить соперника из плоти и крови, подобного ему самому.

Никто из нас не танцевал, и кавалерам, подходившим, чтобы пригласить меня, я неизменно отвечала: «Я не в настроении танцевать сегодня. В другой раз.»

Моё семейство, видя моё поведение, предполагало самое простое и, с их точки зрения, самое лучшее: что Миша и я договаривались о свидании.

Вдруг Миша вздрогнул.

«Здесь как-то странно дует,» — сказал он.

Он встал и закрыл ближайшие окна, слева и справа от наших стульев.

Он вернулся на своё место и снова встал.

«Странно тут то, что дует снизу. Хоть и не зима. У меня ноги замёрзли. Пойдём на балкон, небольшая прогулка нам только на пользу.»

«Нам придётся пройти перед всеми пожилыми дамами, — заметила я, — и потревожить танцующих.»

«Мы не в Париже и не в Петербурге, — ответил Миша, — так что придётся обойтись тем, что есть.»

Он открыл окно, которое только что закрыл перед этим, поставил один из наших стульев перед подоконником, дабы стул послужил ступенькой, и спросил меня сердитым голосом: «Ты испугаешься скандала от использования этой самодельной лестницы? Пойдём, Ксения, не стесняйся — и к чёрту всю эту публику!»

«Мне не нужно так уж много усилий для столь простого действия,» — сказала я, смеясь, и, не опираясь на протянутую им руку, прыгнула на стул, со стула на подоконник, и оттуда — на плитняк балкона. Всё это заняло у меня меньше времени, чем ушло на написание этого текста.

Миша последовал за мной одним большим шагом.

Ночь была очень тёмной. Луны не было, и казалось, что мириады звёзд, больших и мерцающих, бросали бесконечные страдальческие взгляды на землю.

Воздух был прохладен и наполнен жизнью.

«Вот здесь-то лучше, — сказал Миша, глубоко вдохнув лёгкий ночной ветер. — А который час?»

Он вытащил часы из кармана.

«Одиннадцать часов.»

Он нервно поёжился.

«Уже почти время начать наши приготовления,» — сказал он.

Он сделал несколько шагов вдоль стены, пока я, стоя неподвижно, размышляла над великолепной глубиной неба. Мне вспоминались строчки нашего великого поэта Апухтина:

Августовской ночью спят равнины.

Долины простираются без звука.

Пруды нежны, деревья молчаливы.

Дождись… и завершатся эти муки![53]

«Конечно же, — думала я, — всё заканчивается и всё начинается в своё время, в заранее определённую минуту. Главное, что нужно, чтобы не противостоять неизвестной воле — оставаться спокойным и покорным в любых обстоятельствах. Без каких бы то ни было личных желаний.»

Миша подошёл обратно ко мне.

«О чём ты думаешь? — спросил он, сжав мои руки в своих сильных ладонях. — Ксения, я хочу, чтобы ты любила меня. Меня. Не кого-то другого.»

Я сжала свои губы. В моей душе не было ответа. Миша, очевидно, истолковал моё молчание в свою пользу, хоть его настоящая причина и была другой, и, страстно прижав меня к своей широкой груди, он пылко поцеловал мой правый глаз.

«Я люблю твои глаза, — сказал он, и добавил через миг, — тот другой не любит тебя, я уверен — и докажу тебе это.»

«Ты всё узнаешь в час ночи,» — сказала я, хоть слова и застревали у меня в горле.

«Да, да, я всё узнаю — и буду сражаться, если потребуется, — произнёс Миша, — потому что ты нужна мне.»

Он снова и снова бросал на меня взгляды, и потом всё же с немалым усилием отошёл от меня, поёжившись с головы до ног.

«Ты возьмёшь с собой плащ? — вдруг спросил он. — Да и туфли тебе понадобятся попрочнее.»