Сакральный эрос Третьего Завета - [38]

Я вернулась к дивану, села рядом с роскошными облачениями, разложенными на нём, и стала надевать чулки.

Это был первый раз в моей жизни, когда мне были действительно радостны все эти обстоятельные манипуляции, делавшие меня красивой.

Подтянув как следует вверх свои чулки, я с искренним удовольствием заметила элегантные линии своих икр и исключительную утончённость лодыжек.

«Мише они уже знакомы,» — подумала я с улыбкой.

Во мне больше не было ни тени стыда, как будто его вообще никогда во мне не существовало…

Теперь, после полученного мной опыта, благодаря таинству освобождения — о котором вы узнаете, когда прочтёте эту книгу до конца — я могу с уверенностью утверждать, что лишь с того момента я начала становиться действительно чистой, то есть свободной от искусственных умопостроений. Ибо лишь в этот миг скромность, являющаяся частицей лжи внутри каждой женщины, перестала держать меня в своих цепях.

Возможно, это шокирует вас, но я считаю должным утвердить здесь эту истину: освобождение от лжи скромности, помимо своего оккультного значения, также полезно и в повседневности, поскольку делает женщину свободной от извращённости мужчины.

Разумеется, честность по отношению к себе в интимном смысле создаёт внутри женщины простоту мироощущения, отпугивающую вырожденцев (тех, кому нужны грязные и скрытые, запретные процедуры, чтобы быть удовлетворёнными).

Только мужчина со здоровой половой силой может приблизиться к женщине с этой простотой мироощущения (чистотой в понимаемом тут смысле), и то, что получается в итоге, всегда священно: среди земных вещей, или в мире смертных — своим низшим, среди предметов божественных, в мире бессмертных — своим наивысшим.

Это древняя истина. Даже самая древняя. Но люди, пренебрегавшие — увы, слишком долго — божественными задачами, чтобы занять себя исключительно общественными вопросами и приличиями (всегда противоречащими божественному) совершенно об этом забыли.

Общество установило законы и обычаи, не дающие Жизни гармонично развиваться, и именно поэтому многие вполне естественные вещи стали для него загадками.

Но Истина возвращается на свет, ибо пробил её час…

Вернувшись в заполненный людьми бальный зал, я светилась от радости в своём блестящем наряде с его весенними деталями, с чайными розами, приколотыми чуть выше воротника в том месте, откуда мои тяжёлые косы, подобно двум большим боа, ниспадали на мои колени и ласково окружали мою шею.

Все с искренним вниманием слушали классическую пьесу, которую играла на пианино достаточно красивая и элегантная молодая женщина.

Гости сидели вдоль стен по всей их длине, на бело-золотистых стульях, бывших, как вам известно, единственной мебелью в комнате.

Там была вся моя семья, постоянные обитатели этого места, а также гости, пришедшие на вечер: Васильковские и ещё несколько соседей.

Все были удивлены моему столь неожиданному появлению, и во взглядах, направленных на меня, легко читалось восхищение.

Тем временем одна из моих тёть жестами попросила не беспокоить людей, и, повинуясь, я села на первый же свободный стул, располагавшийся близко к входной двери.

В тот момент я и увидела Мишу.

Он стоял у одного из окон, выходящих на северо-восток, и выглядел единственным человеком, которого не волновала музыка.

Он посмотрел на меня, словно очнувшись от страшной тревоги, и его глаза говорили мне: «Позже.»

Я ответила на его взгляд игривым безразличием, и это явно задело его. Тревоги, волновавшие его в тот момент, однозначно возросли.

Молодая женщина, красивая и элегантная, внезапно прекратила свою игру, шумно ударив по клавишам на последнем аккорде.

Она встала и произнесла:

«Я забыла, что там дальше. Долго не репетировала.»

Все собрались вокруг неё, и в зале раздался обычный шум комплиментов и поздравлений в её адрес.

Миша подошёл ко мне.

«Что ты делала всё это время?» — спросил он повелительным тоном старшего по званию офицера.

«Я была в своей комнате.» — ответила я.

«Я прекрасно знаю, что ты из неё не выходила, — сказал он, — но что ты делала?»

Я не нашла ответа, поскольку, действительно, что же я там делала?

«Не хочешь отвечать?» — Миша процедил сквозь зубы.

«И да, и нет,» — произнесла я с усмешкой.

«Что значит — и да, и нет? Ты хочешь ответить мне, или нет?»

«Я и вправду хотела бы, — сказала я. — Понимаешь, действительно и искренне хотела бы — но не знаю, как тебе объяснить.»

«Тогда это весьма сложная задача, — сказал Миша, едко скривив уголок рта. — Удивительно, зачем женщинам всегда надо делать из всего загадку… Но со мной тебе придётся избавиться от этой привычки.»

«Миша, ты слишком сильно нервничаешь, и это ещё очень мягко сказано.»

«Ах, это ты так думаешь!» — сказал он.

Он посмотрел сквозь меня.

Наш диалог прервался — блистательный офицер подошёл к нам и спросил Мишу:

«Вы уже пригласили даму на танец?»

Без малейших раздумий Миша схватил меня за руку, подтянул её под свою, и сказал: «Конечно.»

«Ах, прошу прощения! — сказал офицер. — Я намеревался пригласить мадемуазель, но раз уж вы меня опередили…»

Он вежливо поклонился и ускользнул прочь.

Я всё ещё держала Мишу под руку. В это время сквозь толпу прошла моя мать. Она остановилась возле нас, желая что-то сказать мне, но после секунды размышления и доброй улыбки в адрес Миши она тоже удалилась.