Сакральный эрос Третьего Завета - [36]

Меня сразу же посетило вдохновение. Без малейших сомнений я взяла красный карандаш и заставила кровавую черту обойти все деления моего рисунка, оборачиваясь вокруг цифр так, как я видела во сне. Спирали и зигзаги сами собой формировались с изумительной точностью.

Когда я закончила, на куске картона была очень странная симметричная картина.

Эта красная линия, начинаясь от цифры «1», с левого конца кривой линии, соединяла вместе три числа новой последовательности, заходила слегка за «11» с правого края кривой и закручивалась тремя тройными спиралями вокруг «3», «6» и «9» последовательно. «2», «4», «8» и «10» оставались вовне линии, а «5», «7», «1» и «И» были внутри неё, и каждое из этих чисел занимало центр угла, образованного зигзагами.

Весь рисунок напоминал своим видом некое подобие звезды, с четырьмя острыми лучами и двумя округлыми сторонами. Но те точки, что располагались на цифрах «1» и «11», выходили за чёрную кривую, венчавшую рисунок, подобно куполу.

И я принялась искать скрытый смысл того, что я только что нарисовала.

«Промежуточные часы в сумме составляют 9,» — сказал он мне[48].

«Три числа новой последовательности… пять плюс три плюс два — это десять. Может ли это быть формулой: десять против девяти? И если формула верна — что она означает?»

И тут случилось нечто экстраординарное — вы, несомненно, не поверите в это, но всё же я утверждаю, что это чистая правда: синий карандаш самостоятельно покинул маленькую кожаную коробочку, в которой лежал с прочими карандашами, и вертикально встал на числе «И», ровно посреди двух линий, что составляли его.

С поразительной быстротой, и всегда стоя вертикально, карандаш метался по рисунку, от «11» до «2», от «2» до «10», от «10» до «4», от «4» до «8», и оттуда-до «6»[49].

На «6» он на мгновение замер — взмокнув от пота, ибо настолько сильны были мои страдания, я попробовала угадать: число «6», в его тройном красном обрамлении — символ органа, спрятанного в моём теле, в который хочет проникнуть мой Господин.

Зачем?

Синий карандаш продолжил свой путь, спеша от «6» к «7», от «7» через «5» к «9», от «9» к «3», от «3» до «И», от «11» к «1» — и, подобно ласточке, бросился через «12» промеж цифр «3» и «2» нового порядка, в тот момент сиявшим, как бриллианты[50].

Вокруг меня распространился незнакомый запах, и я услышала, как мой карандаш упал на пол.

«Мне нужны женщина и мужчина, — сказал таинственный голос, — чтобы отвоевать число ШЕСТЬ.»

И тогда, в пространстве между моими глазами и рисунком, я увидела образ яйца, формирующегося из светящихся линий, с отверстием в левой своей части, откуда вылетала в северо-восточном направлении электрическая вспышка, оставляя за собой яркий золотистый след.

«Ах, так вот почему! — произнесла я, когда образ исчез. — В мрачной тюрьме моего тела измученная Сущность снова найдёт силы, нужные ей, чтобы освободиться. Он Сам научит меня тому, что надо будет сделать…»

Я положила локти на стол и склонила лоб к своим ладоням. Все мысли оставили мой дух, и я погружалась в глубокую пустоту…

И пока я оставалась в таком положении, недвижная и вялая, волшебная ночь Кавказа окружала меня своим оживляющим действием…

Глава 5. Радость на равнине

Когда я очнулась от охватившего меня забытья, уже почти совсем стемнело, и в комнате было прохладно.

Первое, о чём я позаботилась — посмотреть, который час.

Я на ощупь нашла коробок спичек, лежавший на своём обычном месте между чернильницей и вазой с песком, которым я подсушивала исписанные страницы, и зажгла две восковые свечи, выступавшие, подобно маленьким белым тёплым колоннам, из массивных серебряных подсвечников над столом и безделушками да фотографиями на нём.

На часах было девять вечера.

Желтоватый свет, распространявшийся на короткое расстояние вокруг трепещущих огоньков, образовывал в оставшейся части комнаты сказочной формы тени, исполненные загадочности.

«О, приди же в полумрак моей комнаты,» — произнесла я полушёпотом.

«Подойди ближе к своей невесте, восхищённой тобой и верящей тебе.

Расскажи ей то, чего она не знает, и то, что тебе было бы приятно дать ей знать.

Чтобы, торжествующий и отныне незапятнанный,

Ты мог показать свой диск и провозгласить веру свою.

Смотри же: в знак любви я принимаю этот тяжкий крест[51].»

Сладостная музыка, услышанная мной, показалась мне ответом на мои воззвания.

Я целиком отдалась её убаюкивающему ритму, и мои мысли понемногу сливались с чарующей мелодией, которую оборачивали и ласкали, подобно хору влюблённых эхо, томные арпеджио.

«О, приди же в полумрак моей комнаты, — вторила мне музыка своими иногда пронзительными, иногда печальными нотами. — Приди и расскажи мне то, чего я не знаю, то, что ты хотел бы, чтобы я знала. Смотри — я твоя, и всё моё естество обещает повиновение.»

«Значит, музыка не была ответом,» — сказала я себе.

«Она обещает повиновение,» — произнёс в тот миг почти человеческий голос.

Мне показалось, что голос раздался из восточных окон. Я повернулась в этом направлении и была поражена, увидев свет снаружи — явно исходивший от первого этажа.

Я подошла ближе, чтобы удостовериться в этом, высунулась из окна и, разумеется, увидела, что три эркера бального зала, о котором я уже говорила, ярко светились, как в былые дни великих пиршеств.