Сакральные древности Крыма. Мифы, легенды, символы, имена и их отражение в искусстве - [28]

Сегодня существование праиндийской цивилизации в Северном Причерноморье — доказанный факт. Книга академика О. Н. Трубачева «Indoarica в Северном Причерноморье», объединившая его основные статьи-исследования по проблеме, в предисловии, написанном академиком В. Н. Топоровым, оценена как весьма важное событие в науке. Главное открытие, пишет он, состоит в том, что на территории Восточно-Европейской равнины обнаружено присутствие одной из ранних форм индоарийского языка и, следовательно, соответствующего этноса. Этимологический словарь причерноморского арийского языка занимает более 130 страниц и включает сотни слов, продолжает Топоров, и потому есть основания утверждать, что причерноморский индоарийский — «уверенно и недвусмысленно заявляющая о себе реальность»^[75].

Язык и его данные не замыкаются на самих себе и отсылают к знаниям иного рода, прежде всего в области культуры, как материальной так и духовной. Поэтому особенно важно, что среди реконструированных слов многие являются обозначением сложных духовных понятий. Особенно замечательной представляется блестящая реконструкция смысла культового термина «састер» в знаменитой присяге граждан Херсонеса, высеченной на мраморной стеле III в. до н. э.: «И састер народу охраню, и не предам ничего тайного ни эллину, ни варвару…». Прежние попытки толковать этот термин из греческого или иранского оказались явно неудовлетворительны. Это слово, по Трубачеву, тождественно древнеиндийскому «Шастра» — божественная, религиозная книга, свод религиозных правил и обычаев; то есть читать следует: «и божественный свод народу охраню, и не предам ничего тайного ни эллину, ни варвару…». Речь явно идет об уважении религиозных традиций народа тавров, почитавших богиню Деву. Культ таврской богини занял едва ли не главенствующую роль среди херсонесцев. Как известно, ей был воздвигнут храм в городе и святилище на мысу Фиолент, изображение ее чеканилось на монетах, а в 25 г. н. э. она была провозглашена царицей-басилиссой Херсонеса. «К единственно правильному пониманию «састер» как обозначения сакрального, тайного свода, legum summa, как догадывался в свое время Латышев, приводит нас этимологическая интерпретация этого слова из индоарийского, древнеиндийского, то есть индоарийская концепция таврского языка»^[76], — заключает Трубачев. Весомость термина, одного из центральных в религиозно-этической лексике, косвенно свидетельствует о развитой культуре.

В образе таврской богини Девы слились черты греческой Артемиды и более архаичные представления тавров о богине-матери, владычице людей и зверей. Изображения Девы дошли до нас на монетах IV в. до н. э. — первых веков н. э. Исследователи Зограф А. Н., Герловина Ф. И. доказали, что основой изображений была статуя; ее существование доказывает к тому же то обстоятельство, что на различных сериях этих монет она изображена в различных ракурсах. Дева представлена во весь рост в энергичном движении, подчеркнутом длинной одеждой, ниспадающей широкими складками. Правой рукой она достает стрелу из-за висящего за спиной колчана, в левой, отведенной руке — лук. На голове ее башенная корона — атрибут покровительницы города, рядом — олень.

Статуя, изображенная на монетах, была чисто греческой. А. Н. Зограф отметил, что ближайшие аналогии ее следует искать в скульптурах пергамской школы, с которыми ее роднит стремительное движение и сложная трехмерная композиция. Это, прежде всего, фигура Артемиды на фризе Пергамского алтаря^[77].

Ближайшей аналогией херсонесской Девы, однако лишенной ее стремительности, можно признать статуи греческой Артемиды: неторопливым движением богиня достает стрелу из колчана за спиной, левая рука с луком опущена; во всей фигуре разлито олимпийское спокойствие. Этот образ далеко отошел от таврской Девы — защитницы города и Сотейры-спасительницы. Чаще встречаются изображения Девы-охотницы в коротком хитоне, настигающей и поражающей лань. Этот тип изображений на монетах имеет свои аналогии в росписях ваз, в барельефах, скульптуре. Известны также монеты Херсонеса с изображением Геракла (250–230 гг. до н. э.) и Девы (290–280 гг. до н. э.) и Девы в башенной короне (120–110 гг. до н. э.).

Дальнейшему проникновению в социальные и мифологические воззрения древних северопонтийских ариев, продолжает ученый, способствует толкование реликтового имени собственного — Дигица («Сказ об обретении мощей св. Климента») как «двиджа», «дважды рожденный» (принадлежность к высшей касте). Не менее перспективны в плане реконструкции идеологии древних ариев этимологии личных имен — Бутунатос (Бхутанатх — «властелин духов», одно из имен Шивы) и Магадава (женское имя «принадлежащая великому Богу (или Богине)» Махадева). Оба имени дают ценную возможность датировать начало индуистских верований временем обитания ариев в Северном Причерноморье.

Языковые связи Индии и Сев. Причерноморья суть отражение начала и конца индоариев, считает Трубачев. Значительность Северопонтийских языковых реликтов индоариев и повторение целых топонимических ландшафтов в Северо-Западной Индии (реки Синд — Дон и Инд; Кубань и Кубха) говорят в пользу предположения, что это были интенсивные культурно-этнические связи, не однократная миграция, а двустороннее сообщение