Сакральная связь. Антология мистики - [66]

В центре картины красовалось большое, неправильной формы пятно небелёного[27] холста, столь же не тронутого краской, как когда этот холст только натянули на раму. Фон остался прежним – массивное кресло с высокой резной спинкой, камин, свисающая с потолка веревка, – но фигура судьи с портрета исчезла.

Похолодев от ужаса, Малкольмсон медленно обернулся и сразу же ощутил непроизвольную дрожь во всем теле, а потом затрясся как человек, страдающий дрожательным параличом[28]. Силы, казалось, покинули его, он утратил способность действовать, двигаться, даже мыслить. Мог лишь смотреть и слушать.

Там, куда был устремлен его неподвижный взгляд, в массивном дубовом кресле с высокой резной спинкой восседал судья в алой мантии с отделкой из горностая. Злые глаза блюстителя закона вспыхнули мстительным огнем, а решительный рот скривился в безжалостной, торжествующей усмешке, когда судья поднял над головой руки, в которых держал черную шапочку[29]. Малкольмсон ощутил, как кровь застыла у него в жилах и сердце замерло, что в томительные минуты тревожного ожидания нередко случается с людьми. Несмотря на гул в ушах, он слышал рев бури за окном, а потом сквозь ее завывания его слуха достиг принесенный порывом ветра бой курантов на рыночной площади, возвещавших полночь. Мгновения ожидания казались ему бесконечными, он стоял затаив дыхание, как изваяние, с широко открытыми глазами и оцепеневшим от ужаса взглядом. С каждым ударом курантов торжествующая улыбка судьи становилась все шире, и, когда прозвучал последний, беспощадный вершитель судеб с видом триумфатора водрузил черную шапочку себе на голову.

С нарочитой неторопливостью судья встал с кресла, поднял с пола обрывок веревки набатного колокола и легким движением погладил ее ладонями, словно наслаждаясь прикосновением к ней. Потом неспешно и деловито завязал на одном конце веревки узел и свернул ее в петлю, после чего проверил удавку на прочность, вдев в петлю ногу и несколько раз с силой потянув. Когда результат проверки наконец удовлетворил судью, он с удавкой в руке начал продвигаться вдоль стола, который отделял его от Малкольмсона, постоянно держа свою жертву в поле зрения. И не успел Малкольмсон сообразить, что происходит, как судья, пройдя мимо него, неожиданным маневром переместился к двери, отрезав ему путь к отступлению. Малкольмсон понял, что оказался в ловушке, и стал лихорадочно соображать, как выбраться из этой ситуации. А судья между тем продолжал пристально смотреть на него и, будто гипнотизируя взглядом, приковывал внимание Малкольмсона к себе, так что тот не мог отвести глаз, наблюдая, как противник приблизился, по-прежнему заслоняя дверь, поднял петлю и попытался набросить ее ему на шею. С большим трудом отскочив в сторону, Малкольмсон сумел увернуться – удавка с громким стуком упала рядом с ним на дубовый пол. Судья поднял петлю и, продолжая гипнотизировать юношу злобным взглядом, предпринял еще одну попытку заарканить его, но ценой неимоверных усилий Малкольмсону снова удалось ускользнуть. И так – раз за разом. Судью, похоже, эти неудачи ничуть не расстраивали, он забавлялся, играя с испуганным студентом, как кошка с мышью. Наконец отчаяние Малкольмсона достигло апогея. Он затравленно озирался по сторонам, как вдруг огонь в лампе ярко вспыхнул, озарив комнату, и Малкольмсон увидел, что из всех многочисленных дыр, щелей и трещин в дубовых стенных панелях сверкают маленькие бусинки крысиных глаз. Это слегка успокоило и приободрило его, поскольку, в отличие от судьи, крысы, при всей их мерзости, были все-таки порождением материального мира. Он обернулся взглянуть на свисавший с потолка обрывок веревки набатного колокола и был поражен представшей его взору картиной: веревка буквально кишела крысами. Они покрывали собой каждый ее дюйм, но все прибывали и прибывали из маленького круглого отверстия в потолке, так что колокол на крыше начал раскачиваться под их тяжестью.

О да! Вот и первый, пока еще робкий удар «языка» о его массивную «юбку»! Звук получился негромкий, но амплитуда колебаний веревки увеличивалась, и вскоре колокол должен был зазвонить в полный голос.

Услышав звон, судья, все это время не сводивший взгляда с Малкольмсона, посмотрел вверх, и его лицо исказилось гримасой поистине дьявольского, исполненного ненависти счастья, а в пылавших как раскаленные угли глазах сверкнуло удовлетворение. В предвкушении развязки он нетерпеливо топнул ногой – с такой силой, что, казалось, старый дом содрогнулся до основания. Внезапно снаружи раздался ужасающий раскат грома, и в тот же миг судья вновь поднял петлю, а крысы проворно забегали вверх-вниз по обрывку веревки, словно желая ускорить ход событий. На сей раз судья не пытался заарканить свою жертву, а неспешно направился прямо к Малкольмсону, на ходу растягивая петлю. Близость судьи оказывала на юношу парализующее действие, и, когда тот подошел почти вплотную, Малкольмсон, окаменев, застыл на месте, словно был трупом. Он почувствовал, как ледяные пальцы судьи касаются его шеи, поправляя уже накинутую петлю. Удавка затягивалась все туже и туже. Судья перенес закостеневшее тело студента к камину, взгромоздил стоймя на дубовое кресло, куда взобрался и сам, встав рядом, а затем поднял вверх руку и поймал покачивающийся обрывок веревки набатного колокола. Но перед этим, когда он еще только начал вытягивать руку, потревоженные крысы с визгом бросились к дыре в потолке, в которой моментально исчезли, как будто их и не было. Судья связал вместе концы обрывка веревки набатного колокола и петли, обвивавшей шею Малкольмсона, с довольным видом сошел на пол и выбил кресло из-под ног юноши.