Сакральная связь. Антология мистики - [64]

Когда миссис Уитем наконец смогла говорить, она тут же стала упрекать доктора, сердито вопрошая, зачем он тревожит бедного юношу такими ужасами.

– У него и без этого достаточно поводов расстраиваться, – добавила сердобольная женщина.

– Дорогая моя миссис Уитем, я сознательно привлек его внимание к веревке набатного колокола, ибо преследовал вполне конкретную цель! – ответил доктор Торнхилл. – Надеюсь, мои слова крепко засели у него в голове, и теперь он не забудет о ней. Допускаю, что этот юноша сильно переутомлен вследствие чрезмерных занятий, хотя мне он показался вполне здоровым – и душевно, и телесно… вот только крысы… и неприкрытые намеки на дьявола… – Доктор покачал головой, затем продолжил: – Я хотел было предложить ему свою компанию на ближайшую ночь, но не стал, опасаясь, что он сочтет это оскорбительным. Если ночью что-нибудь испугает его или ему привидится нечто странное, мне бы хотелось думать, что он догадается потянуть за веревку. Ведь он в доме совсем один, а так, услышав тревожный сигнал колокола, мы узнаем, что он нуждается в нашей помощи и сможем добраться к нему вовремя. Я сегодня подольше не лягу спать и постараюсь держать ухо востро. Не паникуйте, если еще до зари жителям Бенчерча будет преподнесен какой-нибудь сюрприз.

– Ах, доктор, что вы имеете в виду? Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что возможно – и даже более чем возможно, – сегодня ночью город будет разбужен звоном большого набатного колокола, установленного на крыше Дома судьи. – И с этими словами доктор откланялся, наслаждаясь произведенным эффектом.

Малкольмсон вернулся домой немного позже, чем обычно. Миссис Демпстер, строго соблюдавшая правила приюта Гринхау, уже ушла, но в комнате было прибрано, в камине весело потрескивал яркий огонь, а предусмотрительно зажженная лампа исправно светила, что он с удовольствием не преминул отметить. Вечер был непривычно холодным для апреля, дул сильный ветер, порывы которого с такой стремительностью набирали мощь, что ночью можно было ожидать настоящую бурю. После прихода Малкольмсона крысы на некоторое время затихли, однако быстро привыкли к его присутствию и снова затеяли свою возню, чему он даже обрадовался, ибо, как и накануне, почувствовал себя менее одиноким. Странно, что они, где-то затаившись, сразу перестают шуметь, как только огромная мерзкая тварь с недобрым взглядом нагло вторгается в его личное пространство, подумал Малкольмсон, но тут же отогнал от себя эту мысль. Лампа под зеленым абажуром, которую он использовал для чтения, оставляла потолок и верхнюю часть стен в темноте, и потому ярко пылавший в камине огонь казался ему особенно приветливым и теплым. Создавая уютную атмосферу, он освещал не только пол, но и ожидавшую Малкольмсона трапезу на покрытом белой скатертью столе. В приподнятом настроении Малкольмсон сел за стол и с аппетитом пообедал, после чего позволил себе выкурить сигарету и сразу приступил к работе, полный решимости ни на что не отвлекаться, ибо помнил обещание, данное доктору, и хотел использовать имевшееся в его распоряжении время максимально плодотворно.

Около часа он интенсивно занимался, но потом потерял концентрацию, его мысли отвлеклись от книг и стали блуждать где-то далеко. Бесконечная крысиная возня вокруг, постоянные шорохи и писки, помноженные на физическую усталость и нервное напряжение, – все это не могло не сказаться на его состоянии. Между тем ветер усилился до штормового, и разыгралась нешуточная буря. Даже старый дом, прочность которого не вызывала сомнений, казалось, содрогался до самого основания под шквальными порывами ветра. Буря ревела и бушевала в дымоходах и сточных трубах, с неистовством обрушивалась на причудливые старинные фронтоны, порождая странные, неземные звуки, гулким эхом разносившиеся по пустым комнатам и коридорам. Большой набатный колокол на крыше, видимо, тоже ощутил на себе разгул стихии и слегка покачивался, о чем можно было судить по тому, как едва заметно поднималась и опускалась веревка, а конец ее с тяжелым глухим стуком раз за разом ударялся о дубовый пол.

«Это – та самая веревка, на которой были повешены все жертвы приговоров безжалостного судьи!» – вспомнил Малкольмсон слова доктора Торнхилла и, подойдя к камину, взял ее в руки, чтобы получше рассмотреть. Она обладала какой-то притягательной силой, и, казалось, направляла ход его мыслей: глядя на нее, он неосознанно думал о том, кем были люди, ставшие жертвами судьи, и о странном желании жестокого блюстителя закона хранить эту зловещую реликвию в собственном доме, где она всегда была у него перед глазами. Пока Малкольмсон размышлял, веревка в его руке по-прежнему ритмично подергивалась, следуя движениям колокола, а потом вдруг начала еще и вибрировать, как будто по ней кто-то перемещался.

Малкольмсон непроизвольно посмотрел вверх: по веревке набатного колокола медленно спускалась огромная крыса, чей злобный взгляд буквально пронизывал его насквозь. Тихо выругавшись, Малкольмсон бросил веревку и отпрянул; крыса тут же развернулась, мгновенно вскарабкалась наверх и исчезла в темноте. В тот же момент Малкольмсон осознал, что временно стихший шум крысиной возни, как уже не раз бывало, возобновился с удвоенной силой, а еще вдруг вспомнил, что до сих пор не выяснил, где находится логово мерзкой твари, и не осмотрел картины, хотя и собирался это сделать.