Сахара и Судан (Результаты шестилетнего путешествия по Африке) - [35]

не только фигурально. Утром при свете дня выяснилось, что потеряна почти третья часть всего мяса. Женщинам нашего фарика поручили разрезать на полоски то, что осталось; при этом пропала примерно еще одна треть, и наконец последняя треть значительно пострадала из-за неблагоприятной погоды. В сухой летний сезон достаточно одного дня, чтобы искусно нарезанное свежее мясо превратилось в полностью просушенные, жесткие, разламывающиеся куски — кадид, но, поскольку южные и юго-западные ветры, дующие из зоны дождей, вызвали очень высокую влажность воздуха, наши припасы еще и на третий день распространяли поблизости от моей палатки запах гнили и кишели живыми существами. Не помогло и то, что мясо было предусмотрительно обильно посолено. После того как лопнула и эта надежда, мне доводилось поесть мясо только, если где-то неподалеку забивали больного верблюда или какому-нибудь арабу удавалось подстрелить антилопу, но это случалось редко. Чаще попадалась дичь в виде диких голубей или ворон, а кур в Борку я не видел.

Правда, наша жизнь впроголодь могла еще показаться великолепной в сравнении с тем, как жили бедные туземцы, которым, чтобы успокоить чувство голода и поднять настроение, приходилось почти исключительно полагаться на алкогольное действие лакби, снимающего все заботы. Хотя, по моему заступничеству и в «припадке» чувства справедливости, арабы оставили за ними примерно шестую часть нашей пальмовой рощи, этот великодушный поступок свелся на нет из-за систематических грабежей и в этой части долины. Их совершали рабы с ведома и одобрения своих хозяев. Один старик из соседнего селения, владелец большей части тех финиковых пальм, которые достались нашему фарику, иногда приходил ко мне выпросить скромное вознаграждение. Он очень хорошо понимал, что, даже если бы я захотел вернуть ему пальмы, находящиеся в моем временном владении, они не принесли бы ему пользы, и с большой благодарностью принимал вместо этого то мерку духна, то кусок бумажной ткани, а то и лист бумаги или немного табака.

Свой небольшой запас ценных вещей я поневоле вынужден был приберечь исключительно для покупки верблюдов, тем более что последний из тех, кого я еще называл своим, сдох на пастбище из-за чрезмерного потребления свежей травы — как говорят, от лопнувшего брюха. Несмотря на свой фатализм, соседи приняли такое искреннее участие в моей потере, что долго никто из них не решался сообщить мне эту печальную новость. Поскольку набег на Эннеди, так же как и другой, на Тибести, оказался безрезультатным, верблюды все еще стоили недоступно дорого, так что за одно, правда, превосходное животное, купленное взамен погибшего, мне пришлось заплатить одну тобу короробиш, четыре обычных борнуанских платья и три талера. К тому же я еще оставался в долгу перед шейхом Абд ал-Джлилем, так как для подарков дружественным вождям даза из Борку я занял у него три выкрашенные краской индиго хаусанские тобы, получив за них крепкого верблюда. Однако я не представлял, откуда же я возьму еще две «спины» из четырех, совершенно мне необходимых. Необычайно высокий падеж верблюдов со временем еще больше поднял их цену, а мы не могли даже воспользоваться их мясом, так как пастбище в Яйо находилось слишком далеко. Выпадавшие то и дело дожди способствовали росту свежей травы, потребление которой без ежедневного водопоя оказывалось для животных роковым, но послать в Яйо для разделки падших животных достаточное количество людей было нельзя, ибо они были бы вынуждены питаться там исключительно молоком. Я уже стал надеяться, что эти обстоятельства вынудят моих спутников отказаться от сбора фиников в северных долинах и вернуться в Эгеи и Канем, но и здесь победу вновь одержали женщины.

Собрав урожай в Нгурре, мы сразу же решили прибрать к рукам финики и в Эллебое. Там они созревали несколько позже. Я со своей Накой еще мог принять участие в переезде в этот оазис, когда мы оставили лагерь в Нгурре, однако в ближайшем будущем нехватка вьючных животных грозила поставить меня в величайшее затруднение. Шейх Абд ал-Джлиль больше не мог ждать уплаты долга и поэтому мне пришлось подумать о продаже лошади и палатки. То и другое очень ценится арабами, и цена одной палатки почти равна стоимости сильного верблюда, а за одну хорошую лошадь можно получить трех или четырех верблюдов. К несчастью, осматривая палатку, я обнаружил, что ее нижний край, который погружается в песок, был полностью изъеден термитами. Я и не подумал проследить за этим, зная, что эти опасные насекомые предпочитают глинистую почву и обычно не появляются в песке. Что же касается лошади, то она с ее красивым сложением, излюбленной серо-стальной мастью, ростом выше обычных борнуанских лошадей нравилась мне больше своим видом, нежели достоинствами. Это было вялое и пассивное животное, слабое на передние ноги. Если она и раньше не желала толстеть, то теперь, в течение месяцев лишенная зерна, она была более чем в жалком состоянии. Арабы, и без того не очень-то уважавшие привлекательных с виду, но изнеженных борнуанских лошадей, знали ее плохие качества; те же, кто жил подальше, с сомнением смотрели на ее худобу и рост, грозившие им в будущем большими затратами зерна. Наконец ко мне привели одного человека из Вуна, принадлежавшего к племени нореа (название на языке даза), или наварма (арабское название), который вознамерился позволить себе роскошь завести лошадь и был склонен купить мою. Этого человека звали Абу Фатима, т. е. «отец Фатимы», так как женатые тубу обычно стыдятся пользоваться своим именем. После длительных торгов мы пришли к соглашению о цене, сводившейся к одному сильному, взрослому верблюду, одному трехлетке мужского пола —