Сахара и Судан (Результаты шестилетнего путешествия по Африке) - [34]

Благосклонная судьба еще раз подбросила мне кое-какие занятия. Когда все мои попытки добраться до Эннеди провалились, я постарался хотя бы собрать возможно более точные сведения об этой местности и столкнулся при этом с рабыней некоего Абдаллаха бен Салима. Это была молодая женщина-бидейят, которая, хотя и родила от своего хозяина ребенка, содержалась по большей части в цепях из-за прежних многочисленных попыток к бегству. Но поскольку позднее она, как видно, примирилась с судьбой и выражала большую любовь к своему ребенку, ее иногда для проверки освобождали от оков. Когда пришла весть о том, что один из сыновей ее хозяина, юноша, едва вышедший из детского возраста, во время того же неудачного набега также попал в плен к ее соплеменникам, она выразила такую искреннюю скорбь, что Абдаллах бен Салим был склонен воспользоваться ее предложением лично освободить и доставить домой его сына, а пока что позволил ей передвигаться свободно. Она немедленно сбежала со своим младенцем, но уже в Эллебое ее снова схватили и с этого момента постоянно держали в цепях.

Эту женщину я получил в качестве информанта о ее родине и о языке Эннеди при условии, что я буду лично забирать ее каждый день из дома хозяина и туда же доставлять. К сожалению, эти занятия, которым я обязан обильной и ценной информацией, закончились слишком быстро. Моя наставница была взрослой, сильной, гордой и любящей родину женщиной (темный цвет ее кожи отливал краснотой), которую ни на минуту не покидала мысль вернуть себе свободу бегством. Однажды она, как обычно, проводила утренние часы в моей палатке и с горечью шутила по поводу своего сынишки, «маленького раба», которому она дала в качестве утешения имя Аллахфи (т. е. «да живет Аллах»), а потом попрощалась со мной, так как хозяин из-за ссоры, происшедшей между ней и его законной женой, отсылал ее ненадолго к одному из своих друзей в другой дуар. Я одарил и отпустил ее, ничего не подозревая, а к вечеру она — на этот раз оставив ребенка, — разогнув железные оковы, бежала. Ее следы вели снова в Эллебое, однако никто ее не настиг. Я мысленно желал всего самого хорошего мужественной и энергичной женщине и жалел только бедного маленького Аллахфи, который так внезапно лишился материнского молока.

Между тем финики в Нгурре созревали все больше. Вскоре лошадей стали кормить исключительно их ранними неблагородными сортами, тогда как остальные в количестве нескольких центнеров упаковали для отправки на рынок в Куку или для зимних запасов; они же стали существенной частью пищи для людей, так как запасы зерна все уменьшались. Финики, которые при созревании становились мягкими и предназначались для потребления свежими, так называемые ротоб, вносили приятное и лакомое разнообразие, но приходились мне по вкусу меньше, нежели сушеные. Уже в конце июля доставать зерно и мясо удавалось с большим трудом. Лишь раз в день мы ели мучное блюдо в виде каши, причем постепенно к нашему неудовольствию она становилась все жиже. Кончился запас привезенного из Канема духна, средства для покупки нового зерна у меня таяли, а возможности его найти встречались все реже. Вместе с тем стало труднее перемалывать зерно в муку, так как женщины в нашем дуаре либо отказывались это делать, когда у них самих не было зерна, либо утаивали половину его.

Вначале, когда я болел, сострадательные соседи или рассчитывавшие на подарки знакомые снабжали меня верблюжьим молоком. Но вскоре оно кончилось, ибо владельцы сами нуждались в нем, да и вообще дойных верблюдиц было немного. Правда, как уже говорилось, финики считались пищей чрезвычайно здоровой, но даже для этих неприхотливых кочевников совершенно недостаточной на длительный срок — без одновременного потребления хлеба, мяса или молока.

Мясо, однако, грозило стать вовсе недоступным. Сначала я пробовал покупать раз в две недели козу, но, не говоря о том, что мелкий скот в то время в Борку был весьма редок, его покупка становилась чрезвычайно дорогой оттого, что небольшое количество мяса нельзя было хорошо высушить и сохранить. Его хватало бы всего на два дня, даже если бы оно находилось в моем распоряжении. Но это оказалось делом совершенно невозможным. Если я забивал козу ночью и тайком, то и тогда ко мне являлись многочисленные просители: один был пожилым и слабым стариком, другой просил для своей беременной жены, третий рассчитывал на особое внимание, так как был мурабидом. В одно мгновение все мясо расхватывалось, и никому не удавалось поесть досыта.

Во время поездки в Джин я, пожертвовав полтора фунта пороха и пять метров хама, приобрел одну из многочисленных в Борку коров, ожидая от нее больше выгоды, ибо, как показывает опыт, кроме потрохов, все ее мясо можно высушить. Но моя надежда очень скоро оказалась иллюзорной. После того как животное, оказавшееся очень злым, с большим трудом было доставлено в Нгурр, его пришлось забить, также тайно и под покровом ночи, с помощью рабов нашего фарика. Несмотря ни на что, все мои надежды были посрамлены. Рабы не довольствовались частью, которая полагается согласно обычаю за такую помощь, а стали все без исключения красть. В течение всей ночи место забоя окружали соседние арабы, которые под покровом темноты сумели получить мясо через подкупленных рабов. Поведение этих людей было поистине бесстыдным и просто немыслимым на их же родине, на севере. Мой сосед-даза по имени Харан был определенно голоднее всех и, несомненно, не пробовал мяса гораздо дольше. Несмотря на это, своим сдержанным поведением он доказал, как предосудительна жадность к еде и питью у его соотечественников, и тем самым обратил мое внимание на то, что улед-солиман обязаны своему грабительскому нраву прозвищем