Сахара и Судан (Результаты шестилетнего путешествия по Африке) - [33]

Через две недели, в середине июля, явился посланец бидейят некий Гордои из племени аринда диркома, т. е. теда, многие из которых жили в западных долинах Эннеди. Он передал условия выдачи пленных, сказав, что наш гонец был задержан в качестве заложника. Хотя множество бидейят находилось в неволе у арабов, тем не менее те не предложили, как можно было бы ожидать, обменять их на пленных. Чувство солидарности не слишком развито у жителей Эннеди, и лишь один из них согласился обменять своего пленника-араба на члена своей семьи. Остальные потребовали выплатить за каждого человека по десять верблюдов, но довольствовались и меньшим количеством, если семья какого-то пленного была недостаточно зажиточной. Пришлось счесть эти условия умеренными и даже скромными и признать, что арабы, если бы они были хозяевами положения, отнюдь не проявили бы подобной снисходительности. И вот однажды, совершенно неожиданным образом, когда еще не смолкли жалобы его жены и дочери, появился мой сосед мурабид, причем без всякого выкупа. В перестрелке у колодца он не был убит, а лишь легко ранен, а затем, принимая в расчет его религиозность и бедность, освобожден взамен на обещание, что когда-нибудь он выплатит по возможности высокую сумму за свою свободу

К сожалению, сын Адамы, подававший большие надежды и тоже оказавшийся в числе пленников, отрезал себе дорогу к освобождению. Правда, его поступок вызвал восхищение не только соплеменников, но и арабов, но ему самому он стоил жизни. Связанного юношу отправили в сопровождении двух сторожей из долины Ника-уле в долину Мурдо. Ночью ему удалось освободиться от своих пут и, убив обоих стражей, бежать на их верблюде. Слух о его дерзком поступке дошел до нас через неделю, и всех обуяли страх и опасение за жизнь этого юноши, надежды племени. Хотя несколько дней спустя какой-то человек из Вуна и утверждал, что напал на его следы, вскоре мы получили достоверное известие о его смерти. Во время бегства его верблюд при переходе через скалы сломал ногу, и это обрекло его на смерть от жажды. Печальная весть пришла в дом отца, когда тот отправился на дальнее пастбище, чтобы на всякий случай привести верблюдов для выкупа сына. Можно представить себе горе вождя, у которого всего год назад судьба отняла старшего, также очень способного сына, павшего в борьбе с мисирийя из Вадаи, и у кого в качестве единственного наследника остался теперь слабоумный сын.

Это было скорбное время. Днем и ночью отовсюду доносились редкие похоронные удары барабана и причитания женщин даза. Жажду мести арабам и их союзникам пришлось сдержать по крайней мере до возвращения своих пленников. Этому способствовали разумные советы Адамы, подвергнувшегося тяжким испытаниям и производившего на меня самое благоприятное впечатление среди всех знакомых мне тубу.

У меня же пропала всякая надежда попасть в Эннеди, а перспектива оставаться вплоть до окончания сбора фиников в Борку привела в такое уныние, что я всерьез стал торопить Хазаза, который, в общем, был человеком слова, выполнить свое первоначальное обещание и доставить меня через три — четыре месяца в Борну. Сначала он уговаривал меня подождать возвращения его отца, который вместе с остальными посланными должен был приехать из столицы Вадаи через Вун. Но однажды совершенно неожиданно из Канема прибыли два спутника Бу Алака и сообщили, что тот вместе с Бен Джувейли сразу же после того, как приветствовал короля Али на озере Фитри, вернулся к себе на родину в Шитати. Тогда Хазаз по крайней мере пообещал, что не будет дожидаться сбора урожая в Тигги и Буду. К сожалению, храбрый Хазаз переоценил свою власть над женщинами нашего дуара. Они были полны решимости не только прибрать к рукам превосходные финики северных оазисов Борку, но и пополнить в Буду запасы соли на зиму и были вполне способны настоять на своем, Хазаз же в отсутствие своего отца, вождя аилет Бу алак, не мог их оставить одних, но в то же время не был склонен отправлять меня с кем-то другим из арабов, отчасти потому, что серьезно воспринимал взятую на себя ответственность, а отчасти, видимо, и потому, что рассчитывал получить от меня подарки в случае благополучного возвращения.

Так и проходили в убийственном однообразии дни, недели, месяцы. Когда исчерпались разговоры на топографические и этнографические темы, ничто больше не связывало меня с моими спутниками. В пустыне, этом замкнутом мире, они на разные лады могли повторять лишь старые, неисчерпаемые для них рассказы о верблюдах и набегах за добычей, и я очень скоро был сыт ими по горло. Вначале с самыми понятливыми и образованными я вел серьезные беседы об их недостойной жизни и пытался склонить их сделать первые шаги к ее перемене, к переходу на полезную деятельность и оседлое жительство. Были среди них даже такие, кто, следуя распоряжениям старого Абд ал-Джлиля, предлагал остаться в Борку и жить сбором фиников в тамошних долинах и возделыванием земли под хлеб. Однако отсутствие привычки к регулярной работе, нехватка рабов и уже упоминавшиеся трудности в вопросе с одеждой так и не позволили серьезно отнестись к этим предложениям и в конечном счете все разбилось о гордость кочевников. Они охотно заявляли: «Мы живем, конечно, только несправедливостью и грехом, но каким же другим образом могли бы мы зарабатывать себе на жизнь, не работая? Ведь наши предки никогда не работали и было бы позором и предательством оставить подобный обычай этих столь уважаемых жителей земли. Для чего же еще и появляются на свет эти проклятые керада, как не для того, чтобы работать на людей, стоящих выше их!».