Сахара и Сахель - [127]

Сегодня за время семи- или восьмичасового перехода мы встретили только трех пастухов: старика и двух молодых людей, его сыновей. Старший, лет двадцати, охранял стадо широкохвостых овец и черных коз, стоя на обломке обрушившейся стены, остатке развалин неизвестного происхождения — то ли римских, то ли вандальских или же византийских, турецких, а может быть, и арабских (археологу было бы что узнать об истории пяти великих народов, исследуя происхождение небольшой стены). Он играл на примитивной свирели, извлекая из нее не столько музыку, сколько неритмичные звуки, которые, вероятно, волновали сторожевого длинноухого пса, и он подвывал им. Чуть в стороне стоял старик, опершись на руку юноши, лет шестнадцати. Оба были одеты в узкие, короткие пастушеские одежды: куртки, стянутые в поясе, фетровые шапочки, сандалии на ремнях из кожи ягненка. Старик прищурил глаза и казался слепым, а юноша был так красив, что Вандель, поровнявшись с ним, обратился к нему со словами: «Да снизойдет благодать на тебя и отца твоего, Иаков, сын Исаака!»

Ошибся ли я, друг мой, заявив, что библейские образы отыскать невозможно?

Чуть позже мы оказались среди лесной поросли на северо-западном берегу озера, в невысокой, но густой чаще мастиковых, тамарисковых, миртовых деревьев и дрока. Пожар летнего зноя насквозь пронизал заросли, повсюду видны следы его огня: голые ветви или порыжевшая листва. Пламя одело деревья в осенний наряд, а солнце, чтобы сгустить красный цвет, разливало горящую пурпурную краску предзакатных лучей.

Шесть часов вечера. Ни один листочек не шевелится в зарослях, на которые мирно опускается ночь. Не чувствуется даже легкого дуновения ветра. И тут благодаря абсолютной тиши спокойного вечера я расслышал необычайный нарастающий звук. Представь себе, что до тебя глухо доносятся какие-то взволнованные голоса, ропот, вздохи — и все это в сочетании с хлопаньем крыльев и плеском воды; нечто вроде взволнованного щебета или шепота, похожего на тихий говор неведомого племени, неизвестно где собравшегося, еще невидимого, по к которому мы приближаемся.

«Это шумит озеро, — сказал мне Вандель. — В вечерний час его можно услышать по крайней мере за десять минут до того, как увидишь».

Озеро возникло сразу же, как только мы вышли из леса. Оно открылось нам в самом широком своем месте (около одного лье). Протяженность его неясна, так как на западе озеро сливается с горизонтом. Неподвижная, словно стоячая, вода; кристально чистая и зеркальная поверхность точно повторяет великолепные красные отблески заходящего солнца, и, наконец, восхитительное зрелище — неисчислимые стаи птиц на водной глади. Все известные и неизвестные мне птицы разделились по видам; у каждого вида свои привычки, гнездовья, крики, пение, повадки и ареал — весь этот странный народец готовился отойти ко сну. Я различал легионы и легионы их в центре озера, и множество темных точек напоминало водную растительность на поверхности болота. В этой части озера обитали утки, мандаринки, синьга, маленькие темные нырки. Я узнавал их даже на расстоянии по небольшим головкам, по манере держаться на воде, по особой форме тела ныряющих птиц, похожих на маленькие корабли. Вблизи, в зарослях тростника, копошились тысячи невидимых обитателей, болотные кулики бродили и летали с резкими криками, рывками взмахивая крыльями, как крючьями, так же внезапно падали вниз, как проворно взлетали. Вдали выступали серые цапли, или священные ибисы: вытянутый клюв, напряженные ноги, узкое, как копье, тело. В открытой бухточке на расстоянии выстрела из карабина медленно и навали два больших лебедя с выгнутыми шеями и белоснежным оперением, чуть розоватым со стороны заходящего солнца. Природа наделила эту пару красотой и статью; она выглядела четой, призванной царить над маленьким народцем.

В это же время батальоны скворцов спускались с холмов и пролетали над нашими головами, производя в кронах тополей шум ветра. Словно армия, проходящая торжественным маршем, они следовали один за другим с интервалом в несколько секунд, но вскоре вся масса образовала беспрерывную широкую ленту, которая развернулась над озером от берега к берегу, затем все растаяло в мареве. Чуть позже шум утих, и само озеро скрылось в тумане.

Наступила ночь. В нескольких сотнях метров от нас, чуть правее, почти у подножия Гробницы христианки, я заметил холмик с пятью раскидистыми оливами и кострами, пылавшими под ними: это был бивуак.

Ночь, 11 часов

«Я вспоминаю, как в детстве, — рассказывал мне вечером Вандель, — одинокая ферма, находившаяся всего-навсего на расстоянии двух ружейных выстрелов от приморской деревушки С. М… представлялась мне краем света. Вся ферма — несколько домишек, окруженных деревьями, навозные кучи и припасы фуража. Дома были едва заметны: осенью за виноградником и большими полями открывалось совершенно голое пространство. Местонахождение жилища выдавали старые ореховые деревья, с которых соленый морской ветер рано сорвал листву, и несколько рядов молодых коренастых вязов с подрезанными макушками. Впрочем, эта ферма, насколько мне известно, не волновала никого, кроме меня. Под деревьями раскинулась маленькая лужайка, а в ветвях иногда гнездились птицы: удоды, горлицы и вяхири. Воображаемые картины, возникавшие в моей голове, пока мне не разрешали уходить так далеко, сводились к двум неясным и от того еще более смущавшим меня чувствам: огромности расстояний и неизвестности. Наконец настал день, когда охотники взяли меня с собой. Это случилось в октябре; поля опустели — снят второй урожай, и местность посуровела, стала величественной. Из небольшого леска вязов вылетела птица — лесная сова, я понял это позже, когда вспоминал день долгожданного освобождения, который стал своего рода дебютом и прологом к моим будущим путешествиям.