Сахара и Сахель - [129]

Озеро окружено сплошной стеной тростника шириной восемь-десять футов, такое впечатление, что его нарочно рассадили тесными, симметричными рядами, чтобы создать неприступный частокол, оберегающий подступы к воде. Мне не приходилось видеть такой чащи, сквозь которую было бы так трудно прокладывать путь, столь докучливой растительности, сковывающей движения. Каждый стебель имеет отчетливо градуированную шкалу глубины, отметки нанесены грязевыми кольцами от самого высокого до самого низкого уровня болота, крайнего предела, до которого обмелело озеро в данный момент. Едва мы вступили в заросли тростника с заостренными обоюдоострыми листьями и прямыми стеблями, напоминавшими органные трубки, в поле зрения остался лишь клочок чистого неба над головой и темная вода, в которую погружаешься по пояс. Невозможно ни правильно избрать направление, ни вообще сориентироваться, ни призвать на помощь товарищей или поддержать оступившегося. Приходится продвигаться на ощупь, пробовать ногой плотность илистого дна, чтобы не угодить в болото, постоянно быть на ногах, высоко подняв ружье и подтянув ягдташ к самым плечам.

Вандель вместо ружья прихватил длинную палку, которой он пользовался как посохом. Пока было возможно, мы все шли одним курсом. Время от времени в зарослях мелькало крыло или птица проносилась над самой головой и спускалась за зеленой тростниковой ширмой. Иногда раздавался выстрел, и тотчас же взлетали сотни невидимых уток, оглушительно, словно множеством весел, стуча крыльями по воде.

Затрудняюсь сказать, сколько мы проложили троп, в какой части озера и в каком направлении. Знаю только, что добросовестно шли с полудня до пяти вечера, скрытые и стесненные чащей, по пояс в воде. Сначала мы ориентировались по солнцу, а когда оно скрылось из виду, — по оттенкам небесного свода. За час до наступления темноты мы наткнулись на одного из охотников на ибисов. Он устроил засаду на водной прогалине у края тростниковых зарослей. К одной из опор маленькой хижины на сваях, сплетенной из стеблей, с дырявой крышей, была пришвартована лодка. Охотника, замершего в глубине укромного шалаша, не было видно, только из амбразуры торчал ствол длинного ружья, придававший плавучей цитадели грозный вид.

— Эй! Привет тебе, сын Немрода, — крикнул Вандель.

— Здравствуй, — ответил араб, и ветви слегка зашевелились.

— Как охота?

— Загляни в лодку, — ответил охотник.

Мы увидели на дне лодчонки трех распластавшихся птиц: двух ибисов печальной расцветки и великолепного лебедя.

— Он убил озерного царя, — сказал я Ванделю, глядя на прекрасную птицу, пораженную в самое сердце; кровоточащая рана делала ее еще более красивой.

Солнце клонилось к закату и освещало только верхушки зарослей. Длинные тени ложились на воду, и она цепенела, окрашиваясь в холодные тона. В половине шестого мы вернулись к палаткам. Между оливковыми деревьями натянули веревку и развесили дичь. Я насчитал шестьдесят три тушки: султанки, выпи, пастушки, несколько уток и куликов.

Бивуак на озере,

среда, вечер

Сейчас я узнаю, что принесла охота, и, поскольку настоящему письму уготовано стать лишь охотничьим реестром, присовокуплю новые подробности к предыдущему посланию.

Мы спешиваемся после двенадцатичасовой скачки по красивейшей местности. Сегодня мы видели руины Типазы, похожей на все разрушенные города, и горную цепь Шенуа, напоминающую увеличенный до колоссальных размеров хребет ла-Сент-Бом в Провансе, более суровой формы и сверкающий всеми цветами радуги, отличающимися удивительной нежностью тонов. Римский город расположен в трех лье от лагеря, если удаляться от Сахеля в сторону Шершели. Хребет Шенуа разделял древние города Цезарейской Мавретании — Юлию-Цезарею и Типазу. Горная вершина могла служить общей обсерваторией двух городов. Шершель отошла арабам, а Типаза была брошена. Ее разрушили до основания, разорили, опустошили, почти стерли с лица земли. Обычный человек, не археолог, распознает разве что ворота, внешние дороги и могилы. Гробницы вскрыты, будто усопшие воскресли, — крышки сдвинуты и перевернуты. Пустые ложа через какое-то время будут служить лишь поилками для лошадей. Человеческий прах уже давно заменен песком, принесенным морским ветром. Несколько надписей, представляющих интерес для исследователей, капители, обрушившиеся с колонн, колонны, разбитые на куски, редкие обломки резного мрамора, остатки стен из узких каменных блоков, густо заросшие шарообразными мастиковыми деревьями, два ряда могил, теряющихся в песчаных дюнах, кучи белой пыли, лежащие холмами забвения на уже мертвых предметах, — вот все, что осталось от народа, который некогда был величайшим завоевателем, колонизатором и слыл одним из лучших строителей в мире. Прекрасный пример для тех, чьи мысли, нравы, институты не отличаются основательностью римского гения.

Мы пообедали на развалинах, и я подстрелил двух молоденьких куропаток с ярким оперением у открытой гробницы некой Гортензии, которую оплакивает, так гласит надпись, скорбящий Туллий. Здесь моему взору предстало редкое зрелище, я нигде не видел ничего подобного: на огромных, как молодые вязы, мастиковых деревьях устроились целые стаи куропаток. Теперь веревки, натянутые через бивуак, увешаны трофеями — славная получилась выставка. Вечером я насчитал 394 тушки куропаток, кроликов и зайцев.