Сафьяновая шкатулка - [93]

Волох медленно ставит бокал на стол, с явно преувеличенным интересом смотрит на меня.

— О людях ты не шибко высокого мнения, скажем честно. Ты уж прости, я ведь не умею говорить намеками.

Что верно, то верно. Но за это полушутливое признание я готов набить ему морду. Кажется, мне было бы легче, если бы он сказал: ведь ты не веришь мне, хотя мы не первый год друзья. Но ему и в голову не приходит эта мысль.

Я говорю устало:

— Известная недоверчивость…

— Скажем яснее: подозрительность, — уточняет он.

— Недоверчивость, — упрямо настаиваю я, — это ведь в какой-то мере наша профессиональная обязанность.

— Да ну! С каких это пор?

— Не преувеличивай, я сказал — в какой-то мере.

— Ерунда. В таких вещах меру никто не устанавливает, — обрывает он. Затем встает и в носках бесшумно ходит по комнате. Походка у него развалистая, как у медведя. — В технике существует такое выражение: моральный износ. Это когда оборудование на ходу, но его надо выбрасывать.

Я поднимаю бутылку, легонько встряхиваю, выливаю оставшееся вино в свой бокал и пью.

— Не знаю, Олег, возможно, ты прав.

— Тебе очень трудно приходится?

— Ну, это уже из другой оперы, — смотрю на часы. — Устал я очень. Спать хочется. Ты бы все-таки зашел как-нибудь, а то Мария коситься стала на меня.

— Приду, конечно, — ворчит он беззлобно. — А от моего дела ты лучше откажись, не ровен час, неприятности наживешь. Ведь все знают, что мы друзья.

Он даже сейчас беспокоится обо мне. Я готов послать его к черту.

— Посмотрим, что экспертиза покажет, — говорю я. — Спокойной ночи, Олег.

— Будь здоров, Алешка.

Дверь за мной закрывается. Во мне тягостное ощущение того, что мы сейчас простились всерьез и надолго.

От дома до прокуратуры километров пять. На электричке можно доехать за несколько минут, благо станция всего в двадцати шагах. Утро теплое, золотистое. Солнце, едва поднявшееся над ближайшим холмом, бьет мне в глаза. Я решаю пройти эти пять километров пешком, через пустырь. За последнее время мне так редко удается хорошенько прогуляться, что я заранее радуюсь предстоящему путешествию.

Утренний прохладный ветерок врывается в распахнутый ворот моей сорочки, раздувает ее парусом на спине, ласково щекочет грудь, разгоряченную от быстрой ходьбы. Неприятный осадок от вчерашнего разговора с Олегом и Марией, тревоживший меня всю ночь, постепенно исчезает.

В прокуратуру я прихожу в десятом часу утра. Проходя по коридору, вижу женщину. Поразительно знакомое лицо. Я останавливаюсь как вкопанный. Это же Олеся… Одетая с ног до головы в черное, она сидит напротив комнаты следователя и смотрит в раскрытое окно. Мне не очень приятна эта неожиданная встреча с бывшей женой Олега.

Увидев меня, Олеся быстро встает, оправляет платье.

— Алексей! Боже, целую вечность не виделись!

— Да, пожалуй, не меньше, — говорю я с холодной учтивостью. — Что вы тут делаете?

— Я к следователю пришла. Впрочем, вас тоже хотела видеть.

— Что ж, пройдемте в кабинет.

Я пропускаю ее вперед и, пока она проходит в дверь кабинета, внимательно присматриваюсь к ней. Она по-прежнему хороша. Даже черное траурное платье не старит ее. Тот же гибкий стан, та же гордая, царственная посадка головы. Время, видимо, несется мимо, не касаясь ее…

— Я знаю, Алексей… — несколько смущенно начинает Олеся. — Я знаю, что вы всегда относились ко мне немного, как бы Это сказать… ну… неприязненно, что ли… предвзято…

Да, видимо, она куда проницательнее, чем кажется с виду.

— Разве это имеет отношение к делу? — мягко перебиваю я. — Впрочем, если говорить в таком плане, то вы ошибаетесь. Я к вам никак не отношусь. Хотя бы потому, что мы не виделись целую вечность.

Олеся недовольно пожимает плечами.

— Право, я даже не знаю, сказать ли вам: спасибо хоть за это?

— Лучше переходите прямо к делу.

— Как угодно, — сухо отвечает Олеся. — Я хотела посоветоваться с вами. Мне сказали, что я имею право на пенсию, муж все-таки умер при исполнении служебных обязанностей… или как там называется.

— У вас есть дети? — спрашиваю я.

— Нет.

— Вы трудоспособны?

— Очевидно, да. Но, по правде говоря, я никогда не работала. Муж, знаете, был очень строг в этом отношении.

— В каком отношении?

— Он не хотел, чтобы я работала.

— А сейчас вам ничто не мешает работать?

Олеся быстро вскидывает на меня глаза. Говорит с натянутой улыбкой:

— Знаете, Алексей, вопросы вы ставите так, будто хотите уличить меня в преступлении.

Она раскрывает сумочку, достает маленький веер и начинает обмахиваться им. На меня веет тонким, странно знакомым ароматом духов. Такими духами пользуется Мария…

— Напротив, я только хотел уточнить, насколько вы вправе претендовать на пенсию, — говорю я.

— И уточнили?

— Не совсем, но уже могу предположить, что вы ее не получите. И мой вам дружеский совет: не добивайтесь ее.

Горькая усмешка меняет ее лицо, на мгновение оно теряет привлекательность.

— Если угодно, я мог бы посодействовать вам найти подходящую работу, — предлагаю я.

Олеся вдруг встает, небрежным жестом оправляет платье.

— Спасибо. Не надо.

Не прощаясь, она идет к двери. У самого порога оборачивается назад, смотрит на меня с той же горькой усмешкой, в которой, как мне кажется, больше сожаления, нежели горечи…