Сафьяновая шкатулка - [95]
— А она хочет работать?
— Ясное дело! Жить как-то надо ведь…
— Мда, конечно, — киваю я. На столе звонит телефон. Я тупо смотрю на аппарат. — Ладно, идите, Сатюков.
Сатюков выходит. Я откидываюсь на спинку кресла, закрываю глаза. Страшное оцепенение сковывает все мое тело, мозг словно железными обручами. А телефон продолжает требовательно верещать…
День сегодня выдался сумасшедший. Я проработал до четырех часов. Потом — пленум райкома партии. Заседание прервали на середине — позвонили из милиции и сообщили о несчастном случае: произошел взрыв на нефтеперегонном заводе. Вместе с секретарем райкома я поехал на завод и пробыл там до вечера. Затем туда позвонил Сатюков и сообщил, что получено заключение технических экспертов по делу Олега. Манометр оказался с заводским дефектом (дефект невозможно было обнаружить при давлении менее ста атмосфер) и давал искаженное показание — намного ниже действительного. Видимо, и Олег, и Лернер, доверившись показанию манометра, сами того не замечая, подняли давление в аппарате до недопустимого уровня. Значит, следствие по этому делу прекращается. Я позвонил Олегу, но его на промысле не оказалось.
Я смотрю на часы — начало десятого. Радик уже спит. Мария, наверно, сидит у телевизора и от злости и нетерпения кусает губы: все регуляторы перекрутила, и на экране ничего не видно, кроме расплывчатых теней. Она так и не научилась разбираться в этих регуляторах: крутит, крутит наугад — авось тот, который надо, и всегда оказывается, что не тот. Увидев меня, она непременно скажет с досадой: бога ради, исправь ты эту дурацкую штуку, я ничего не разберу в этих колесах! Какие-то черные тени бегают, страшно смотреть даже!.. У меня сердце тоскливо сжимается, когда я думаю о ней. Мы отдаляемся друг от друга. Но почему же, почему? Когда это началось, в какой черный день? Я лихорадочно роюсь в собственной памяти и ничего не могу отыскать. Оно началось незаметно — из небрежно оброненных слов, которым можно было придать иной смысл, из нелепых, на первый взгляд ничего не значащих высказываний, имеющих отношение только — или, может быть, это мне кажется? — к моему делу, к моей работе… Но почему она не хочет мне помочь? Почему она молча отдаляется? Помочь? А как? В чем? Этого не видно, не слышно, на ощупь не осязаемо…
Кто-то осторожно трогает мой локоть.
— Товарищ прокурор, садитесь.
— Спасибо, мне уже сходить, — машинально отвечаю я, а уже после вспоминаю, что сказали «прокурор», и оборачиваюсь к сказавшему. Молодой парень с тщательно приглаженными волосами. Он томится в суконном пиджаке, надетом либо сдуру, либо по случаю предстоящего любовного свидания. Лицо незнакомое. Пытаюсь вспомнить. Парень доверчиво улыбается:
— Не признаете?
— Помню, как же, — вежливо говорю я.
— Вы меня тогда в обиду не дали, помните? На шестом промысле было, лопнул трос, и оператора убило насмерть. А начальство, чтоб себя застраховать, мне дело пришило. Козлом, значит, отпущения сделать хотело, помните? Вы тогда все им спутали…
— Ну, наверно, не совсем так было, — говорю я, очень смутно припоминая тот случай.
— Так! Ей-богу, так! — с жаром восклицает парень. Соседи по скамейке начинают улыбаться. — Вы просто забыли! А я вот всю жизнь помнить вас буду, справедливый вы!
Я внезапно с тоской думаю: «При чем тут я?» И, торопливо попрощавшись, иду к выходу.
«При чем тут я?» — снова думаю уже на улице. Боль в ноге… Она с каждой минутой усиливается, и я иду медленно, прихрамывая, стараясь опираться на пятку. Невольно улыбаюсь, представив, как Мария придет в ужас, увидев меня хромающего. И не успокоится, пока собственными глазами не увидит, что никакой раны нет. Она от всего приходит в ужас, либо в страстное негодование, либо в буйную сумасшедшую радость. Всегда, во всем она, кажется, только и живет что чувствами и ощущениями, порой как будто даже сознательно обходя здравый смысл (само сочетание этих слов иногда злит ее). Она всегда в крайностях, не признает ни середины, ни полумер, ни полутонов… Мне вспоминается, как она бегала по комнате, будто шальная, узнав, что при обыске у моего любящего родственника нашли под полом дефицитную ткань. Она отплевывалась и говорила: «Ах мерзавец, негодяй, гадость какая! Он еще посмел прийти сюда!» Я, хотя и был возмущен не меньше, все же, чтобы успокоить ее, попытался найти какое-то объяснение поступку милого родственника. Мне это было легче, потому что хищение на складе вышло за рамки моего личного чувства и стало просто очередным уголовным делом, одним из многих в моей практике. Я сказал: но пойми же, Мария, так уж природой положено, это разновидность инстинкта самосохранения: когда человек попадает в беду, он старается выйти из нее с наименьшим для себя ущербом. Но эти доводы Мария пропускала мимо ушей: «Да как он смел прийти сюда!» — и даже топнула ногой, что было уже совсем забавно. Я рассмеялся и с великим трудом успокоил ее.
Я и сейчас улыбаюсь при этом воспоминании. И чуть не вскрикиваю, неловко наступив ушибленной ногой на камень, который не заметил в темноте. Проходя мимо дома, где живет Олег, я раздумываю: не зайти ли? Нет, лучше домой, а потом вместе с Марией — к нему. Надо отпраздновать этот день вместе.
Таня живет в маленьком городе в Николаевской области. Дома неуютно, несмотря на любимых питомцев – тараканов, старые обиды и сумасшедшую кошку. В гостиной висят снимки папиной печени. На кухне плачет некрасивая женщина – ее мать. Таня – канатоходец, балансирует между оливье с вареной колбасой и готическими соборами викторианской Англии. Она снимает сериал о собственной жизни и тщательно подбирает декорации. На аниме-фестивале Таня знакомится с Морганом. Впервые жить ей становится интереснее, чем мечтать. Они оба пишут фанфики и однажды создают свою ролевую игру.
«Холмы, освещенные солнцем» — первая книга повестей и рассказов ленинградского прозаика Олега Базунова. Посвященная нашим современникам, книга эта затрагивает острые морально-нравственные проблемы.
Роуз, Азра, Саманта и Лорен были лучшими подругами на протяжении десяти лет. Вместе они пережили немало трудностей, но всегда оставались верной поддержкой друг для друга. Их будни проходят в работе, воспитании детей, сплетнях и совместных посиделках. Но однажды привычную идиллию нарушает новость об строительстве элитной школы, обучение в которой откроет двери в лучшие университеты страны. Ставки высоки, в спецшколу возьмут лишь одного из сотни. Дружба перерастает в соперничество, каждая готова пойти на все, лишь ее ребенок поступил.
Кэти Акер и Маккензи Уорк встретились в 1995 году во время тура Акер по Австралии. Между ними завязался мимолетный роман, а затем — двухнедельная возбужденная переписка. В их имейлах — отблески прозрений, слухов, секса и размышлений о культуре. Они пишут в исступлении, несколько раз в день. Их письма встречаются где-то на линии перемены даты, сами становясь объектом анализа. Итог этих писем — каталог того, как два неординарных писателя соблазняют друг друга сквозь 7500 миль авиапространства, втягивая в дело Альфреда Хичкока, плюшевых зверей, Жоржа Батая, Элвиса Пресли, феноменологию, марксизм, «Секретные материалы», психоанализ и «Книгу Перемен». Их переписка — это «Пир» Платона для XXI века, написанный для квир-персон, нердов и книжных гиков.
Заветная мечта увидеть наяву гигантских доисторических животных, чьи кости были недавно обнаружены в Кентукки, гонит небогатого заводчика мулов, одинокого вдовца Сая Беллмана все дальше от родного городка в Пенсильвании на Запад, за реку Миссисипи, играющую роль рубежа между цивилизацией и дикостью. Его единственным спутником в этой нелепой и опасной одиссее становится странный мальчик-индеец… А между тем его дочь-подросток Бесс, оставленная на попечение суровой тетушки, вдумчиво отслеживает путь отца на картах в городской библиотеке, еще не подозревая, что ей и самой скоро предстоит лицом к лицу столкнуться с опасностью, но иного рода… Британская писательница Кэрис Дэйвис является членом Королевского литературного общества, ее рассказы удостоены богатой коллекции премий и номинаций на премии, а ее дебютный роман «Запад» стал современной классикой англоязычной прозы.
Самое завораживающее в этой книге — задача, которую поставил перед собой автор: разгадать тайну смерти. Узнать, что ожидает каждого из нас за тем пределом, что обозначен прекращением дыхания и сердцебиения. Нужно обладать отвагой дебютанта, чтобы отважиться на постижение этой самой мучительной тайны. Талантливый автор романа `После запятой` — дебютант. И его смелость неофита — читатель сам убедится — оправдывает себя. Пусть на многие вопросы ответы так и не найдены — зато читатель приобщается к тайне бьющей вокруг нас живой жизни. Если я и вправду умерла, то кто же будет стирать всю эту одежду? Наверное, ее выбросят.