Сафьяновая шкатулка - [94]

— Какой же все-таки вы… жестокий человек, Алексей… Даже Олег, знаете, даже он сказал мне несколько добрых слов. Он понял, что у меня горе. А ведь у меня и вправду большое горе. Впрочем, вам-то что за дело до этого.

Она выходит, плотно прикрыв за собой дверь.

В кабинете все еще стоит тонкий аромат ее духов.

— Какого черта следователь вызывал ее? — говорю я вслух. Резким движением отодвигаю бумаги, встаю и направляюсь в кабинет следователя.

В коридоре уже не видно Олеси. Я стучу к Сатюкову и, не дожидаясь ответа, вхожу. С удивлением смотрю на Олега, сидящего в углу небольшой комнаты. Перевожу взгляд на Сатюкова. Тот молодцевато подтянут и всем своим видом, должно быть, пытается внушить Волоху мысль о том, что он, Сатюков, видит его насквозь и что Волох зря артачится и отказывается давать показания.

Увидев меня, Сатюков быстро встает из-за стола и идет навстречу.

— Вы что-нибудь хотели сказать мне, Алексей Аркадьевич?

— Нет, я хотел узнать: почему вы пригласили сюда товарища Волоха?

Сатюков виновато хлопает круглыми мальчишечьими глазами. Дело в том, что я запретил ему беспокоить Олега, пока не будет получено заключение экспертов.

— Видите ли… мм… мне надо было, я хотел уточнить один вопрос… и поэтому я…

— Какой вопрос?

Краем глаза замечаю: Олег смотрит на него со снисходительностью старшего, который понимает шалости ребенка.

— Так какой же вопрос?

— Не нервничай, я сам отвечу, — заговаривает вдруг Волох совершенно спокойно. — Парень хотел узнать, почему я так настойчиво добивался, чтобы Лернер непременно присутствовал на испытании. Вопрос в известной мере по существу: я даже согласился ради этого отложить испытание на два дня. Так что Сатюков по-своему нрав. Ему бы только отучиться от скверной привычки разговаривать с человеком так, будто перед ним сидит готовый рецидивист. — Олег отворачивает рукав пиджака и смотрит на часы. К Сатюкову: — Если еще есть вопросы, задавайте, а то в два часа у меня совещание в тресте.

Сатюков отходит к окну и, съежившись, закуривает сигарету.

— Ступайте в мой кабинет и ждите там, — приказываю я.

Сатюков выходит.

Волох с дружески-иронической усмешкой поглядывает на меня, как бы говоря: твоя школа, чего же ты сердишься…

— Славный он юноша, с головой. Ты зря кричал на него, да еще при мне.

— Я и наедине кричу. Не помогает. На этот раз решил при людях. Может, это подействует, — все еще раздраженно отвечаю я. — И ты хорош…

— Опять, выходит, я виноват!

— Я сейчас Олесю видел.

— Я тоже.

— Все такая же предприимчивая, пенсии добивалась за мужа, — говорю я с каким-то нехорошим мстительным чувством, коробящим меня самого.

Олег колко щурит глаза и вдруг говорит тихо, отворачиваясь к окну:

— Мне кажется, если дело дойдет до суда, я дам тебе отвод.

Я досадливо отмахиваюсь.

— Ну, знаешь…

Олег встает.

— Ладно, мне пора.

Я не удерживаю его. Оставшись один, подхожу к раскрытому окну и несколько минут задумчиво смотрю на двор. Там между деревьями садовник прокапывает канавки для полива. Я со вздохом отхожу от окна и направляюсь к себе.

Сатюков сидит на стуле. Увидев меня, обиженно шмыгает носом. Я останавливаюсь перед ним.

— Слушайте, Сатюков, когда вы наконец перестанете отрывать людей от работы своими идиотскими вопросами?

Сатюков еще раз шмыгает носом и ерзает на стуле. Я медленно иду к столу, опускаюсь в кресло. В кабинете все еще — или, может, мне только кажется, — пахнет духами Олеси. Чуть горьковатый привкус. До боли знакомый запах. Вспоминается вчерашний разговор с Марией. На душе муторно, тяжко. Что-то не так все у меня получается.

Я смотрю на молча сидящего Сатюкова.

— Откройте, пожалуйста, другое окно. Душно что-то.

Сатюков живо подскакивает к окну, рывком распахивает обе створки. Я говорю ему в спину и сам чувствую, что голос у меня сдает.

— Из предположений факты не делаются, Сатюков. Запомните это на случай, если… впрочем, ладно, идите…

— Хорошо, Алексей Аркадьевич, — с удивлением говорит Сатюков. Его, очевидно, сбивает с толку мой подавленный вид.

Он уже открывает дверь, когда я снова окликаю его:

— Минутку, Сатюков. Скажите, зачем вы пригласили сюда эту женщину, жену Лернера?

— А… а это я, значит, — отзывается Сатюков, возвращаясь к столу. — Это она насчет денег пришла.

— Каких денег?

— Да единовременное пособие с места работы мужа.

Я невольно вскидываю голову и смотрю на Сатюкова заинтересованно.

— Она что, сама просила об этом?

Сатюков отвечает уныло: мой тон не предвещает ничего хорошего.

— Нет, она-то все насчет пенсии думала. Кто-то не так ей пояснил. Ну, понятно, пенсия ей не причитается. Я и помог ей получить хотя бы единовременное пособие. Правда, не много, три сотни на новые деньги. Но на первое время хватит, пока не уладится с ее матерью.

— А что с ее матерью?

— Как что? Рак. При смерти она. В больнице лежит. Боли такие жуткие! Вчера я был там.

— В больнице?

— Так ведь надо же было Олесе Никитичне сообщить, что насчет денег все улажено! Звонил домой — не отвечает. Пошел, а там отец: Олеся, мол, в больнице. Я и поехал туда. Она там за матерью смотрит. Некому же. Да еще отец дома, совсем развалина, в детство впал. Шутка ли, столько лет отсидеть. И за ним приглядывать надо. Вот она и мечется, бедняжка, из больницы домой и обратно в больницу, ночами возле матери просиживает. Даже работу, говорит, некогда поискать.