Сафьяновая шкатулка - [40]

— Понимаешь, он все время упирал на то, что — люди! — сказала она под грохот аплодисментов, предназначенных спортсменке. — Он говорил, что в моем цехе через месяц все рабочие получат свинцовое отравление.

Она понимала, что говорит вздор, и к тому же совсем не ко времени и не к месту. Кроме того, ее тревожило вовсе не то, что кто-то получит свинцовое отравление (конечно, никто не получит, потому что такого цеха не будет построено), а что-то другое, чего она не могла понять, и поэтому говорила первое, что приходило на ум и было связано так или иначе с человеком, сказавшим насчет отравления.

— Ты о чем? — не понимал ее Славик. Он самозабвенно хлопал в ладоши, и лицо его так и сияло от восторга. — Ты смотри, ты только смотри, как она непринужденно держится! Экстракласс!

Нора вышла из зала. Славик последовал за нею, правда, не очень охотно. И всю дорогу до дому убеждал Нору:

— Нора, ну ты пойми, это же дико — ревновать меня к незнакомой девчонке.

Через неделю она пришла с новыми чертежами. В тот день Фрид был дома не один. Напротив него стоял рослый сухощавый мужчина с широкими худыми плечами и твердым взглядом из-под насупленных темных бровей.

— Знакомьтесь, — сказал Фрид. — Алексей Коробов, мой бывший однополчанин, вместе горели, вместе чуть к немцам не угодили. Что еще? Ага, на спине меня тащил километров пять…

— Почти как в кино, — усмехнулся Коробов, пожимая Норе руку. — А нынче инженер на заводе электроприборов…

— …и мирный семьянин: две комнаты, розовый торшер с цветочками.

— Торшера нет, — сказал Коробов. — Жена не любит!

— Напрасно. Торшер обязательно нужен. Какое же семейное счастье без торшера? А у вас есть торшер, Нора? Впрочем, едва ли, к нему надо особый вкус иметь. Торшер надо чувствовать.

Должно быть, этот торшер был у них синонимом чего-то смешного, несерьезного. У Норы был торшер, даже двухрожковый — розовый и голубой, но она решила включиться в игру.

— У меня нет торшера, — сказала она, — у меня керосиновая лампа.

Вместо безобидной игры подучилось что-то вызывающее. Она и сама испугалась. Быстро взглянула на Фрида, но тот просматривал ее чертежи, разложив часть их на столе, часть — на коленях.

Алексей Коробов перехватил ее взгляд, ободряюще кивнул.

— Правильно, не за то воевали, чтобы потом обзаводиться розовыми торшерами.

Фрид поднял лицо. Оно было совершенно спокойно. Нора покраснела.

— Ну как, Фрид Степанович? — Голос ее прозвучал чуть заискивающе. Она запоздало поймала себя на этом и быстро взглянула на Коробова: уловил ли? Коробов не очень старательно прятал усмешку.

— Неплохо, — сказал Фрид, откладывая чертежи.

— Правда?

— Правда. Ну ладно, пираты, как говорит наш Ибрагим, сядьте-ка поближе, посмотрим еще разок, что она тут наворотила…

Было уже одиннадцать вечера, когда Нора поднялась. Алексей Коробов вызвался проводить ее, им было по дороге.

Вечер был как по заказу: безветренный, небо сплошь в высверках — звезда на звезде. Не то холодно, не то тепло — не разберешь.

— До чего пошлый месяц апрель, — сказал Коробов. Он потер кончик своего слегка вздернутого носа, отчетливо выделявшегося на фоне освещенной витрины магазина, мимо которого они проходили.

Улица была безлюдной, по гладкому, словно покрытому лаком, асфальту проносились редкие автомашины.

— Почему пошлый? — спросила Нора.

— Неопределенный…

— Вы любите определенность?

— Нет, — ответил Коробов, — но чрезмерные полутона тоже утомляют. Апрель — месяц полутонов. О чем вы сейчас думаете, Нора?

— А что?

— Вы меня не слушаете.

Они молча прошли до конца квартала.

— Алексей Иванович, — сказала Нора, — а вы действительно тащили его на спине?

— Да, только не пять километров, а меньше. Он часто терял сознание, поэтому ему казалось, что долго.

Они опять помолчали. Коробов искоса поглядывал на Нору, ожидая вопроса, который, судя по всему, не давал ей покоя.

— Алексей Иванович, вы его давно знаете?

Это было не то, что она хотела бы спросить.

— Давно, мы учились в одной школе, вместе же пошли в авиацию. А потом служили в одном полку.

— А когда его ранили?

— В сорок третьем под Курском. — Алексей ненадолго задумался и добавил: — Помню, как его «ЯК-3», превращенный в дуршлаг, шел на посадку… Страшно было смотреть.

— А как он шел? — спросила Нора.

Коробов усмехнулся: наконец-то у нее появился какой-то проблеск интереса к разговору.

— С явным намерением врезаться в летное поле аэродрома, — сказал он. — Лишь метрах в двадцати над землей машина выровнялась и покатилась по полю, немыслимо вихляя хвостом… Когда Фрида вытащили, он был без сознания, и в первую минуту мы решили, что он мертв. Кто-то из механиков мрачно пошутил в том смысле, что машина просто не знала, что он убит, иначе врезалась бы в землю… Обе ноги Фрида были превращены в крошево, будто их прокрутили через мясорубку. Его отправили в тыловой госпиталь. До станции его сопровождал я. Но по дороге наша санитарная машина попала под обстрел. Вот мне и пришлось дальше тащить его на спине.

Коробов умолк. Достал сигарету, похлопал по карманам в поисках спичек.

— А что же дальше? — спросила Нора.

— Его вылечили. Он закончил институт, женился, работал…