Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века - [84]
— Это Лиз, мой менеджер, — сказал Тимофей. — А это Коля, мой флотский друг и счастливый половой соперник.
Он захохотал, но ему это как-то не шло.
— Мы съездим в офис, — сказала Лиз. — Покажемся режиссеру, и если все подойдет, утрясем формальности. О'кей?
Коля кивнул, ерзнув на мягком приятно пахнущем сиденье. Его ужасно смущало, что эта Лиз просто вперилась ему в пах, где под брюками, втиснутый в плавки, буквально глыбился Колин… хотел написать пенис, нет, не то… гениталии… тем более не подходит… фаллос… теплее, но как-то звучит архаично и все-таки мягковато. Нет, господа, в недрах брючного фрагмента томился… назовем вещи своими незаёмными и национально созвучными именами… томился не пенис, не гениталия, не фаллос, а головастый, налитой, бокастый, щекастый, молоткастый, безразмерный русский чудо-богатырь.
Когда Колю ввели на второй этаж и представили режиссеру (кстати, с образованием ГИТИСа), Коля успел устать и от болтовни Тимоши, и от менеджера. Он боялся, что и режиссер будет терзать его разговорами. Но этот режиссер лет сорока только быстро оглядел его, остался, видимо, недоволен и произнес только одно слово:
— Раздевайтесь.
Коля не спеша снял костюм, рубашку (галстук тот из супермаркета он почему-то не стал надевать), потом спустил плавки, выпростав из тенет залежавшегося в скрюченной позе Хуссейна, снял почему-то носки (как в военкомате), сложил вещи на стуле и повернулся к режиссеру, так сказать, лицом. В этот момент залежавшийся Хуссейн, обретя свободу, стал как бы разворачиваться кольцами и обретать скользящую толщину. Режиссер как-то неуместно для мужчины крякнул и не совсем своим голосом проверещал в соседнюю комнату:
— Луиза, Луиза-а!
Из служебной двери выбежала менеджер, профессионально обошла Колю кругом и деловым, спокойным, коммерческим голосом сказала:
— Вот это я понимаю маскулинность.
Колю привели в большую гримерную. Там уже находился Тимофей, загримированный не то под Моцарта, не то под Сальери — напудренный, в парике, в зеленых коротких панталонах и салатного цвета чулках и черных штиблетах с пряжками. Очень выделялся на панталонах гульфик, специально сделанный из плотного бархата.
Возле Тимоши крутились гримерши, костюмерши и еще какие-то дивы с непомерно огромными глазами, предназначенными, видимо, для существ, ведущих преимущественно ночной образ жизни.
Колю усадили перед зеркалами и стали искать сценический имидж. Сомбреро, мушкетерские шляпы и парики XVIII века отпали сразу же: в простенькой славянской физиономии Коли заключался совсем другой шарм, и режиссер Эдик его с пятого или шестого захода нашел. Во-первых, он удалил Луизу и провел с Колей сеанс психоанализа (режиссер оказался поклонником Фрейда). Получив сведения о городе Реутове, пляжных страданиях маленького гиганта, о тараканах, жене Нине, пережившей страшную брачную ночь и выдававшую себя за жену полковника и т. д. и т. д., он безошибочно подошел к шкафу военной амуниции, примерил Коле фуражку, китель и брюки полковника, попросил включить фонограмму Пугачевой и, позвав Луизу, сказал:
— Немного поработать с пластикой, с лицом, и будет суперномер «НАСТОЯЩИЙ ПОЛКОВНИК».
Не стану, господа, говорить, как и самому Коле понравилась эта режиссерская находка. Недели через две интенсивных занятий, включая работу над фигурой (атлетика, культуристика, спецупражнения для Хуссейна, включавшие в себя сложные элементы дрессуры — когда быть в спокойном (Эдик называл это «в полусонном состоянии»), когда «чуть проснуться», быть «спросонья», когда «ни в одном глазу», а когда уже подать себя, «встать на дыбы» и т. п.
Успех «Полковника» был не то что ярче, чем «Моцарта», но больше нравился женской части публики в основном благодаря заключительному пассажу: освобожденный от звезд на погонах, от пуговиц мундира (номер раздевания развивался постепенно и занимал под музыку минут восемь— десять), от застежек трусов и носков Коля в конце номера при внезапно погасшем свете делал на нем, покрытом светящейся в темноте спецкраской, короткую стойку с вытянутыми ласточкой руками. Этот финал вызывал у публики фурор.
Уходил Коля из клуба XXL обычно под утро. «Бисы» иногда затягивались до часов семи-восьми. Он уже перестал стесняться своей наготы и относился к ней точно так же, как женщины легкого поведения: «Моя территория: что хочу, то и делаю». В своем роде Коля даже похорошел. Режиссер «вытянул» в нем не только «настоящего полковника», но и высшего офицера, и Коля Савушкин, как и Тимоша, оброс бескорыстными фанатками…
Однажды Коля закончил программу совсем поздно, ехал по набережной, и ему пришла в голову мысль заехать к Нине на ее выходной. Сумерки были по-осеннему ранними, подслеповатыми. На всем разливалась какая-то муть. Это было утро в том состоянии, что оно еще не было готово к тому, чтобы на него смотрели и тем более разглядывали. Коля так и ехал, почти не глядя по сторонам. У него уже с неделю был слегка подержанный спортивный двухместный «альфа-ромео» с поднятым верхом, не менее 500 ежеутренних баксов и небольшая квартирка в районе ипподрома.
В такое вот подслеповатое утро в Нинин выходной он подъехал на своей красной машине, облаченный в реквизитный полковничий мундир и по мобильному набрал ее номер.
Читатель, вы держите в руках неожиданную, даже, можно сказать, уникальную книгу — "Спецпохороны в полночь". О чем она? Как все другие — о жизни? Не совсем и даже совсем не о том. "Печальных дел мастер" Лев Качер, хоронивший по долгу службы и московских писателей, и артистов, и простых смертных, рассказывает в ней о случаях из своей практики… О том, как же уходят в мир иной и великие мира сего, и все прочие "маленькие", как происходило их "венчание" с похоронным сервисом в годы застоя. А теперь? Многое и впрямь горестно, однако и трагикомично хватает… Так что не книга — а слезы, и смех.
История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.