Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века - [28]

— К черту Душанбе, Лапиков. К черту тару, декалитры и прочее.

— Понятно, босс.

Уд посмотрел на слугу.

— Опять ты заладил свое «понятно, босс», «слушаюсь, босс». Ты же знаешь, что мне это не нравится. А твоя работа — избавлять меня от всего, что мне может не нравиться. Избавлять меня от отрицательных эмоций — твоя работа, Лапиков.

Лапиков вышколенно молчал. Глаза Уда неслужебно потеплели.

— Ты видел, Лапиков, как собака ведет себя, вылезая из воды?

— Собака? Из воды?

— Да.

— Ну… ну, она, в общем, встряхивается.

— Совершенно верно, молодец, она встряхивается всем телом. Начиная от морды и кончая кончиком хвоста. Она вся как будто в граде брызг, не так ли? И когда она застывает, она становится почти сухой. — Уд сделал маленькую паузу. — Вот так и я буду встряхиваться всем телом, и в меня, Лапиков, больше никогда не будут проникать отрицательные эмоции. А? Как в собаку, Лапиков, которая вылезает из воды!!

Уд вдруг захохотал как-то без смеха, без смешинки, нехорошо, без глаз, одним только нёбом. В этом смешке больше было от нервного прощания с прежним статусом «собаки, облаивающей железный машин». Как-то Юджин рассказал ему байку из времен, когда его, тогда советского начинающего репортера, послали в Кабардино-Балкарию разбирать жалобу рядового пастуха на председателя райсовета, который для свадьбы своей дочери взял из частной отары чабана двенадцать голов ягнят и не заплатил. Все было ясно. Юджин уезжал из аула в облпрокуратуру. Вез его туда — машин больше ни у кого не было или стояли на ремонте — сам председатель райсовета. Он был, наверное, не очень честный, но явно наивный человек. Пытался воздействовать на корреспондента до смешного простодушными приемами. Их УАЗик в населенных пунктах с обеих сторон облаивали собаки, норовя прокусить шины и крылья. Так вот, председатель райсовета каждый раз смешно поворачивал к Юджину иссиня-бритое умное — и рассчитывающее на ум собеседника — лицо и говорил:

— Вот, товарищ корреспондент, какой глупый собака есть. Видит, что машин железный, непробиваемый, а бежит, прыгает… — Он скосил глаза в сторону корреспондента, дал ему по-восточному время осмыслить ситуацию и закончил: — А ведь, товарищ корреспондент, дорогой, а ведь и люди такие глупый есть. Вот видит, что машин железный, непробиваемый, а пишет, пишет… А?

— Тормозни, — сказал Уд.

Лапиков увидел Сандуновские бани, вместе с телохранителями побежал было к кассе, но босс жестом руки их остановил: он не туда, он пообщаться с народом.

— К старушке, — сказал Уд и ступил ногой на булыжную мостовую.

Да, тормознул он впрямь ради старухи, которая чуть поодаль, у утла, торговала банными вениками. Была она экипирована в плюшевый всепогодный пиджачок, на голове платочек, какая-то холщовая сумка наперевес. Для денег, наверно. Рядом стоял большой открытый мешок, набитый доверху спрессованными, сплющенными связками березовых и дубовых веток. Старуха держала в руках образцы своего товара, как букеты, потряхивая ими, стараясь распушить, не обронив сухих слежалых листьев. При этом производилось и уходило в пространство сухое жесткое шуршание, звавшее знатоков в обжигающее марево парилки, в особый обморок высокотемпературной воскрешающей истомы, в клубы сверхгорячего сырого воздуха, где безжизненные жестяные листья, взопрев, ошпарившись, потекут зеленой кровью, дадут нутряной древесный сок, окатят запахом проточной чистоты, леса, солнца и при соприкосновении с телом человека впитают, отсосут, отведут на себя грязь его мыслей и пор, миазмы и шлаки организма, горечь сожалений и, быть может, даже тяжесть его грехов…

Старуха сразу выделила Уда как главного, но не забыла и двух других, потрясла пуще прежнего своими связками, обратилась сразу ко всем:

— Венички, сынки? Гляньте, какие! — и персонально, одному Уду: — Тебе какой? Березовый? Или с дубка? Ты с товарищами? Вам три?

— С товарищами, с товарищами, — сказал Уд. — А ты издалека, мать, приехала-то? — Уд кивком подозвал Лапикова подойти поближе.

— Я-то? — переспросила бабка… — Из-под Твери мы, сынок, из-под Твери, милые, село Свят-ское… — Старуха немного насторожилась, когда Лапиков подошел вплотную, а третий замаячил в некотором отдалении на углу. Да и отметила она, что не было при них ни сумок, ни баулов, с какими народ в баню ходит.

— Село Святское? — повторил Уд. — Это хорошо. А живете-то как, мать? Пенсия небось маленькая?

— Да как сказать, сынок?.. — Бабка боялась попасть впросак, что-нибудь не то ляпнуть, но на переодетых милиционеров эти двое похожи не были. — Жить можно, вот и этим подрабатываем.

— Сколько ваш веник-то стоит? — спросил Уд.

— Веник-то? Пятнадцать рублей веник. — Старуха соврала, на пять рублей на всякий случай снизила цену. Чего-то испугалась. Так-то она с обеда продала пять веников по двадцать за каждый.

— А сколько всего-то веников в мешке?

Бабка обмерла: никак отобрать хотят, эту… конфискацию сделать…

— Да что ж, сынки, я уйду лучше, у меня деда нет, правнуки малые.

— Да ты что, мамаша, испугалась, что ли? — Это уже Лапиков дело повел. — Мы, наоборот, тебя обрадовать хотим, чтобы ты быстрей домой поехала. Сколько их в мешке, ну, примерно? Сто? Двести?