Садовница - [8]

Марк шел рядом с Эрле молча, только несколько раз говорил: «Осторожнее», когда в мостовой появлялись выбоина или горб, и, ненавязчиво взяв девушку под руку, направлял ее в обход препятствия: он видел в темноте гораздо лучше, чем она. Целиком доверившись спутнику, Эрле перестала смотреть под ноги и подняла взгляд к небу. По черному ночному бархату раскатывались хрустальные капли звезд — одни крупнее, другие мельче, — и полная луна, невероятно желтая сегодня, висела посреди этого сверкающего великолепия, и края ее казались немного размытыми, словно припорошенные бледным холодным инеем.

— Смотри, — тихо выдохнула Эрле, кивая на луну. — Она похожа на лицо печальной женщины.

Как ни странно, Марк не стал спрашивать ни кто похож, ни почему похож, а довольно долго смотрел в небо и наконец склонился к уху девушки и возразил точно таким же шепотом:

— А по-моему, она похожа на яблоко. На большое желтое сладкое яблоко, только без черенка.

— А почему — сладкое?

— Потому что червяки погрызли… Они невкусное есть не станут.

Эрле тихонько фыркнула и замолчала, не найдясь, что на это возразить.

…Потом они прощались у дверей ее дома. Умом девушка понимала, что надо идти и ложиться спать, а утром встать пораньше и работать, и так поздно, а Марку еще домой идти — кстати, где он живет? забыла спросить… — но у нее не было сил разрушить очарование этой летней ночи… Так они и стояли рядышком на ступеньках — Марк и одетая в его куртку Эрле.

Юноша заговорил первым.

— Можно, я зайду к тебе завтра?

— Можно, — тут же откликнулась девушка. И добавила невпопад: — Куртку не забудь… А зачем тебе заходить?

— Ну, скажем, я хочу проведать того котенка, при подбирании которого я присутствовал. — Голос Марка был подчеркнуто серьезным, но Эрле почувствовала, что юноша улыбается.

— Хорошо… А когда?

— Когда часы на университетской башне пробьют пять. — Взяв из рук девушки одежду, и кивнув на прощание, Марк спустился со ступенек и зашагал в ту сторону, откуда пришли они с Эрле. В темноте он отчего-то казался намного выше, чем днем.

— Слушай, а как я узнаю, что часы пробили пять? — внезапно сообразила девушка. Темная фигура остановилась и обернулась.

— Ну я же к тебе зайду, — терпеливо пояснил юноша, и Эрле снова рассмеялась негромко.

…Когда она добралась до своей комнаты, стараясь ступать по лестнице как можно тише, чтобы никого не разбудить — тетушка Роза опять забыла запереть входную дверь, так что в дом Эрле попала без проблем — то ей отчего-то показалось, что на задумчивом лице заглядывающей в окно луны появилась улыбка.

Марк пришел на следующий день. А потом еще раз, и еще… Он бывал у нее так часто, как только позволяли приличия, а потом и вовсе стал появляться чуть ли не каждый день. Шила ли Эрле сорочку — Марк был рядом, и глаза его пытливо следили за движениями ее проворных пальцев — она даже купила второй табурет, потому что ей надоело видеть его стоящим… Собиралась ли девушка в город ясным воскресным днем — Марк не оставлял ее независимо от того, шла ли речь о прогулке за Ранницу или по Раннице. Его присутствие было для девушки легким и необременительным; он умел развеселить ее, мог одним словом вызвать улыбку, но в то же время знал, когда надо молчать, потому что все хорошо и без слов. Он не был болтлив — вернее, был, но о себе почти ничего не рассказывал: за все лето Эрле узнала только, что у него есть дядя, который отправил юношу учиться в Университет, но не более того; впрочем, для девушки это мало что значило, она сама не любила распространяться о прошлом. С Марком было хорошо. С ним было спокойно. С ним было надежно — словно все невзгоды и бури остались по ту сторону зеркала, а она, Эрле, открыла дверцу и перешла в эту. Он просто был — и это казалось Эрле удивительней всего: она слишком часто творила чудеса своими руками, чтобы верить в них. А вот Марк — был, и, кажется, она начала привыкать к этому…

Эрле не очень хорошо понимала, что привлекло его в ней, да и привлекло ли что-нибудь вообще. Он мог говорить о чем угодно — от политики и цен на хлеб до философии и того, как правильно пришивать крючки к платью — но о своем отношении к Эрле не обмолвился ни разу, и девушка не вполне понимала, как это трактовать. В неприятности свои он ее никогда не посвящал — а в том, что таковые были, Эрле не сомневалась: иногда он приходил холодный и напряженный, цедил слова неохотно и хмуро, цепко, словно с отвращением, ловя каждое ее ответное слово, и лишь посидев немного рядом с девушкой оживлялся и словно оттаивал — она ни о чем не расспрашивала, как ни хотелось: опасалась, как бы он ни счел ее интерес простым праздным любопытством… Но раз оттаивал — значит, хотя бы отдыхал в ее обществе, как и она в его! Уже немало…

А когда летняя жара пошла на убыль, Марк прекратил хмуриться, а вместо этого стал тихим и задумчивым — она уж и не знала, что хуже: откровенные неприятности или такое вот сдавленное молчание… Впрочем, это накатывало на него волнами, иногда даже посреди какой-нибудь ничего не значащей фразы, и если делать вид, что ничего не заметила — проходило довольно быстро, а вот если попытаться его как-то приободрить или развеселить, то становилось только хуже, и это тревожило девушку больше всего…