Сад нашей памяти - [83]

– Я затрудняюсь сказать, что я сейчас чувствую, Элайна. Я дожила до тридцати одного года – и за все это время никто из вас не был со мною честен.

– Это было главным условием твоего удочерения. Чтобы я никогда с тобою никак не связывалась. Но твой отец каждый год посылал мне твои фотографии.

– Но теперь-то я не ребенок. Неужели, по-твоему, мы не могли бы об этом поговорить хотя бы – ну, не знаю – в последние десять лет?

– Я всегда считала, что мне следует подождать и дать тебе возможность самой ко мне прийти. Я думала, отец тебе все расскажет. Когда я заканчивала последний курс химиотерапии, я позвонила твоему отцу и предложила встретиться за ланчем. Я отдала ему письмо Оливии, и он обещал, что передаст его тебе. Он хотел именно лично сообщить тебе об этом, и я с уважением отнеслась к его желанию.

– Но он мне не сказал ни слова.

Элайна сложила руки на коленях.

– Твой отец сказал, что обязательно передаст тебе письмо. Что, дескать, его долг – донести до тебя правду.

– Об этом он тебе говорил, когда вы вдвоем сидели за ланчем в Роаноке? – И, встретив удивленный взгляд Элайны, Либби добавила: – Роанок не так уж далеко от Блюстоуна. Вас там видела вдвоем моя подруга Сьерра.

С отсутствующим взглядом Элайна потерла пальцами затвердевшую на ладони мозоль.

– Он мне поклялся, что расскажет тебе правду. Но потом я встретилась с тобой у него на похоронах, и ты вежливо пожала мне руку, точно чужому человеку.

– Ты и есть для меня чужой человек.

– Я знаю. И мне бы очень хотелось это изменить.

Элайна сейчас ей показалась еще более хрупкой, чем прежде, и Либби видела, насколько ей мучителен этот разговор.

– Отец никогда не любил доносить плохие вести, – произнесла Либби и тут же осеклась. – То есть не в смысле «плохие». Правильнее было бы сказать: «нелегкие». Ему огромных сил стоило поговорить со мною, когда умерла мама. И когда я говорю: «Мама»…

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Твоей матерью была Кэтти. Она тебя вырастила, и я ни в коем случае не стану умалять ее заслуг. Я знаю, что она очень тебя любила.

– А она знала о тебе? Я сейчас вспоминаю, как она возила меня сюда, в Вудмонт, в дни открытых дверей во время Недель старинных садов. Только ли из-за растений она ездила?

– Она знала обо мне.

– То есть история о том, что меня новорожденной оставили в больнице Нью-Джерси, – неправда?

В глазах у Элайны вспыхнули искорки возмущения.

– Нет, все было не так! Твой отец знал, что я жду ребенка и что я живу в Нью-Джерси.

– Но как отец об этом узнал?

– Ему сообщила моя бабушка примерно за пару недель до твоего рождения. И как только она ему это сказала, он позвонил мне и спросил, что я собираюсь делать дальше. Я тогда уже связалась с одним из агентств по усыновлению, но еще не приняла окончательного выбора.

– Но с чего вдруг Оливия ему это сказала?

– Он был здешним педиатром. А ее муж тоже был врачом. К тому же она понимала, что, если тебя удочерят супруги МакКензи, у нее будет возможность время от времени тебя видеть.

– И ты вот так вот просто сказала «да»?!

Элайна закрутила в пальцах выбившуюся нить.

– Я не так вот просто сказала «да». Это были долгие и тяжелые размышления. И когда я наконец ему позвонила, у меня уже начались схватки и меня полностью обуял страх.

– Мама говорила, что им с отцом позвонили из больницы и сказали, что у них в отделении есть девочка-отказница, которую можно удочерить. И что они тут же прыгнули в машину и покатили в Нью-Джерси.

Элайна нахмурилась.

– Ты не была отказницей. Я созвонилась с твоим отцом, когда у меня были схватки. Твои приемные родители приехали уже через два часа после твоего появления на свет.

– Мама говорила, ты их не пожелала видеть.

– Не пожелала. Я боялась, что потеряю присутствие духа.

– И ты даже не думала меня оставить при себе?

– Думала миллионы раз.

– Почему же тогда не оставила?

– Этим вопросом я терзаюсь с того самого дня.

– Дело же явно не в отсутствии денег. Ты из достаточно состоятельной семьи.

– Видишь ли, у меня не было отца с матерью, которые могли бы помочь с этим решением. А бабушка – представитель совсем иного поколения. В пору ее молодости, если девушке случалось понести вне брака, от нее все отворачивались. Она становилась изгоем общества. И бабушка боялась за меня.

– Но тогда-то был уже конец восьмидесятых.

– Для нее ничего, по сути, не изменилось. И это была очень волевая женщина. Она взяла с меня клятву, что я ничего не расскажу дедушке.

– Почему?

– Дедушка у меня был добрым и любящим. Он стал мне фактически вторым отцом. Но у него тоже были очень стойкие убеждения насчет женщин, забеременевших вне брака.

– Каменный век какой-то!

– Он родился в 1920 году. И если тебе это любопытно, его имя упоминается в нескольких статьях о проводившейся в штате Вирджиния программе по евгенике.

– А что там такое?

– Возможно, это лучше объяснит тебе его воззрения. Мой дедушка, как и многие специалисты медицины того времени, искренне верил в то, что оказывает великую услугу женщинам тем, что стерилизует их.

– Стерилизуют?

– Умственно отсталых, с ограниченными возможностями, а иногда и просто женщин из неимущих слоев. Я вовсе не защищаю то, что он делал. Это было ужасно. Но в его понимании он оказывал необходимую услугу обществу.