Сад Эпикура - [61]
— Вот если б мне теперь такой же дар! — кричит он, вспомнив о Персе́е, который всякого мог превратить в камень. — Лишь каменные статуи кругом стояли молча бы, куда ни глянь!
«Да ведь это желание всякого тирана, — подумал Эпикур, — превратить мудрецов в каменных истуканов и безнаказанно творить зло. Под маской Кнемона — Деметрий, Антигон, все тираны. Я мог бы понять это раньше. Надо вписать в книгу “Главных мыслей”: “Смех разит тиранов сильнее, чем меч”.»
Несчастный старик. Он будет побежден. Молодость, которая тянется к счастью, добьется своего. Что ж из того, что ей поможет случай — Кнемон упадет в колодец, а Сострат и Горгий, пасынок Кнемона, спасут его. Случай — вестник свободы в жестоком мире причин и следствий. Сострат женится на дочери Кнемона, а Горгий — на сестре Сострата. А рок, судьба будут поколочены и осмеяны. Раб Ге́та скажет:
Представление окончилось.
Все собрались у кресла Эпикура.
Седые волосы Эпикура сдуло ветерком на высокий бледный лоб, волнистая пышная борода блестела на солнце. Он улыбнулся друзьям, которые собрались возле него, но темные глаза его были грустны.
— Друзья мои, — сказал он. — Я снова вижу вас, и это радует меня. Видеть друзей — высшее счастье, какое доступно нам. Мне кажется, что старые корни миндаля, под которым я сижу, корни, которые из года в год все глубже уходят в холод и тьму, только потому и делают это, что на ветвях, питаемых ими, распускаются цветы. И так спокоен человек, уходящий в небытие, потому что вся мудрость, добытая им в течение жизни, отдана друзьям… — Эпикур закрыл глаза и замолчал.
Друзья долго ждали, когда он заговорит снова, но он, казалось, уснул.
— Не будем тревожить его, — тихо сказал Гермарх, отойдя от кресла Эпикура. — Посидим молча и поглядим на него, как он глядел на нас.
В цветущей кроне миндаля жужжали пчелы, собирая мед. Пахло молодой травой и цветочной пыльцой. В саду Маммарии, за оградой, кто-то пел песню:
Песню пела женщина. И ради этой песни Эпикур замолчал. А когда песня кончилась, он открыл глаза, обвел долгим взглядом сидящих перед ним друзей и сказал:
— Теперь, кажется, пора…
— Мы внесем тебя в дом, — засуетился Гермарх, вглядываясь в изменившееся вдруг лицо Эпикура. — Тебе больно? Эй, Мис, Никий, сюда, скорее!
— Наклонись ко мне, — попросил его Эпикур и добавил, когда тот выполнил его просьбу: — Не шуми, Гермарх. Ты спросил о боли. Так вот, боль моя уже так велика, что больше стать не может. Но душевная моя радость при виде вас сильнее боли. Сильнее. Теперь пусть отнесут меня в дом, опустят в теплую ванну и дадут кружку крепкого вина…
Желание его было тут же исполнено. Теплая вода и густое вино вернули ему силы, но ненадолго.
— Не забывайте то, чему я вас учил, — сказал он слабеющим голосом. — И не оплакивайте меня: я прожил счастливую жизнь, и этого достаточно…
Послесловие
Перед слабеющим сознанием Эпикура промелькнули брызжущие умом и весельем сцены «Брюзги» в исполнении домашнего театра. Ученики и друзья, избравшие именно эту пьесу из ста написанных Менандром комедий, не просто хотели порадовать умирающего: Менандр был другом юности Эпикура. Они понимали, что содержание пьесы отвечает учению Эпикура, борца за справедливость.
Комедия заканчивается победой доброты, дружбы, человечности над злостью, тупостью, невежеством:
Оборвалась и жизнь Эпикура. Но продолжается жизнь того, что древние греки называли Логосом — Словом. Его бессмертие — в делах и судьбах тех, кто поверил в него и, подхватив, как олимпийские бегуны факел, передал другим через века и поколения. Одни из них считали себя последователями философа, эпикурейцами, другие шли дальше, чем он, отталкиваясь от его учения, как от трамплина. О них, не давших угаснуть Слову Эпикура, закрывших его своей грудью от злобных и яростных бурь и порой сложивших за него голову, наше послесловие.
Первым был римский поэт Лукреций Кар (I в. до н. э.), отделенный от Эпикура двумя столетиями. Эпикур для Лукреция настолько выше других мудрецов, что он называет его богом. Ибо в человеческом языке не нашлось другого более значительного слова, которое могло бы передать подвиг того, кто разрушил веру в богов и раскрыл человечеству тайны природы?
Во времена Лукреция образованный римлянин, владевший наряду с родной латынью и греческим языком, мог познакомиться с сочинениями Эпикура в оригинале. Почему же Лукреций взял на себя гигантский труд изложить Слово Эпикура в поэме, насчитывающей 6128 стихотворных строк? Ответ на этот вопрос мы находим в поэме Лукреция «О природе вещей». Великое учение Эпикура, говорит поэт, изложено научным языком, который непонятен людям, не искушенным в философии. И они, эти люди, блуждая во мраке невежества, продолжают поклоняться богам и приносить им жертвы. Привлекательная поэтическая форма, в которую может быть облечено научное знание, по образному выражению Лукреция, подобна меду, которым мажут край ложки, чтобы сделать ребенку приятным горькое, но спасительное лекарство.
