Сачлы - [18]

— Пора! — отрывисто сказал доктор и покашлял, как бы напоминая пациенту, что жизнь его в опасности.

Откинув зеленое одеяло, Субханвердизаде приподнялся, вынул термометр, протянул доктору.

— Н-да, небольшой жарок…

— Как так небольшой? — Голос Субханвердизаде прозвучал раздраженно. — Мой мозг вот-вот расплавится, словно в жаровне!

— Вероятно, термометр неисправный, — спохватился доктор. — Конечно, самый точный показатель — ощущение самого больного! Эти термометры совершенно ненадежны. Иногда показывают температуру на градус ниже. По внешнему виду можно судить, что у вас, Гашем-гага, под сорок.

— То-то же!.. — Субханвердизаде сморщился, словно капризный ребенок, у которого отняли любимую игрушку, зарылся головой в пуховой подушке. — Не термометр, а какая-то ерунда! Медицинская техника безнадежно устарела. И здесь все надо обновлять, революционизировать.

Доктор поспешил выразить свое полное согласие. Нахмурившись, председатель сказал что он разуверился в современной медицине и явно предпочитает народные средства: припарки, банки, горчичники.

— Вообще-то вы не правы, — французские источники говорят…

На лбу председателя прорезалась зловещая морщинка.

— Но, конечно, лучше прибегнуть к волшебным, в буквальном смысле слова волшебным средствам народной медицины, — плавно закончил Баладжаев. — Поставим баночки-припарочки! Пришлю сейчас Гюлейшу, — проворная, услужливая. И вас мгновенно же развеселит! Уж это так водится.

Размяв пальцами папироску, Субханвердизаде закурил, выпустил из ноздрей две струи синеватого дыма.

— А кого это тебе недавно прислали из Баку? Доктора, что ли? — небрежно спросил он и вовсе исчез в клубах дыма.

— А-а-а, это вы про Сачлы? Есть такая, есть новый кадр…

Окончила медицинский техникум, — тоже с небрежным видом, будто не догадываясь о помыслах председателя, сказал Баладжаев. — Но вы, Гашем-гага, как будто предпочитали до сих пор местные кадры?

Субханвердизаде не ответил.

— Пусть будет по-вашему! — вздохнул доктор.

Он чувствовал себя петухом, угодившим в кипящий казан и каким-то чудом выскочившим оттуда.

На крыльце он столкнулся с запыхавшимся Кесой — тот, согнувшись, нес тяжелые корзины.

— Как здоровье нашего горячо любимого товарища председателя?

— Плохо его здоровье! — буркнул доктор, не поднимая от стыда глаз. И подумал: «Этого хищника ядом трави — не отравишь! Брюхо-то луженое». Испугавшись, что подлый Кеса способен подслушать его затаенные мысли, Баладжаев ускорил шаги, так, клубочком, и скатился со ступенек.

Затаив дыхание, на цыпочках, Кеса бесшумно вошел в дом, остановился на пороге. Ему было и смешно, и страшно. Ни одному слову Субханвердизаде он до сих пор не верил, во всех его поступках и речах видел сплошное лицемерие. Но если доктор не ошибся и председатель уже приближается к вратам ада? Конечно, Кеса не мог представить, чтобы Субханвердизаде впустили в пресветлый рай!.. А помрет председатель — пришлют нового. Свято место пусто не бывает. А новая метла чисто метет. Грозя пальцем, новый предисполкома скажет Кесе: «Немедленно прекратить эти сигналы! Ты не поп, не молла, не пожарник, — так чего же беспокоишь весь город?» И выбросят Кесу на свалку, как грязное охвостье старого районного руководства…

Его пробрал страх, зубы застучали. Должность была во всех отношениях счастливая, выгодная. Не только рядовые просители, крестьяне, старики, но и высокопоставленные служащие районных учреждений порою хватались за полу Кесы, заискивали, лебезили:

— Мен олюм, когда у «самого» великолепное настроение, то, ради всевышнего, замолви и за меня словечко!

Ну, разумеется, и на подарки не скупились. А с кулаками, увиливающими от налогов, перекрашивающимися в бедняков, Кеса вовсе не церемонился, сам назначал размер мзды…

Искоса, не поворачивая головы, Субханвердизаде посмотрел на преданного слугу, хмыкнул, застонал.

Кеса так и метнулся к кровати, засуетился, запричитал:

— И что за напасти! Какой демон осмелился нагнать на тебя, Гашем-гага, эту гнилую лихорадку? О горе, великое горе! — Он закатил глаза.

— Еле-еле дышу, — пожаловался Субханвердизаде. — Кто-то кинжалом рвет и рубит мои внутренности. Словно отравили! А что ты думаешь, — классовые враги, недобитые кулаки подсыпали в пищу яд! Вот и умираю…

Кеса всхлипнул:

— О, почтенный благодетель!..

— Нужно сообщить туда, наверх, в Баку, что я погиб на боевом посту! простонал председатель.

Кеса воспринял слова, как предсмертное завещание.

«А почему на днях Субханвердизаде отказался от чая, преподнесенного ему Матан-ханум и Абишем? — вдруг вспомнил Кеса, и его сердце сжалось. — Дыма без огня не бывает!.. Значит, у Гашема уже возникли подозрения…»

Вытянув вперед руку, будто ослепнув, Кеса вышел из дома, остановился в сильнейшей задумчивости у забора. Во всем городе он мог бы пересчитать жителей по пальцам — не было ни одного искреннего закадычного друга Субханвердизаде… Злорадствовать еще начнут, ликовать, если скончается! Видно, лишь Кесе выпала доля стоять до последнего часа у смертного ложа.

«Если раскрою это злодеяние, то ведь меня и наградят!» — решил Кеса и поспешил в исполком.

Усталый и побледневший, Абиш еще корпел над какими-то бумагами.